Томительный день. Безжалостно жгущее солнце.
Гребли. Скупыми глотками неосвежающей, теплой воды изредка утоляли жажду. Опустить флягу за борт, чтоб охладить, боялись: вдруг вырвется из усталой руки... [54]
Вторая ночь. Та же работа. Та же упорная вера, без слов.
К утру подул порывистый ветер, заштормило. Легонькое резиновое суденышко стало, как мячик, бросать с волны на волну. Временами накрывало, обдавало людей с головой. Грести стало невозможно и бессмысленно: шлюпку швыряло то в одну сторону, то в другую на десятки метров.
— Верить! — хрипло приказывал командир.
Верили. Страдали уже не от жары — от холода. Промокших до нитки голодных людей на ветру била дрожь.
Во второй половине дня шторм унялся, сменился устойчивым свежим ветром.
— Парус... — мечтательно пробормотал штурман.
— Парус! — скомандовал командир.
Взялись за работу. Спустя пять минут двое стояли по бортам шлюпки, растягивая в руках связанные рукавами комбинезоны. Третий удерживал шлюпку в нужном направлении, опустив в воду вместо весла ладонь в кожаной летной перчатке.
— Пошла! Пошла родная! — в восторге кричал штурман Левинсон.
Шлюпка, гонимая плотным попутным ветром, двигалась ровно и ходко, стремительно обгоняя клочья пены и пузыри на бурлящей за бортом воде.
К закату ветер стих, пришлось снова налечь на «весла».
— До берега километров восемьдесят, — определил штурман.
И еще одна ночь, третья, без сна. Морская вода разъедала потрескавшуюся кожу, каждая царапина на руке превратилась в саднящую рану. Двое гребли, третий пригоршнями вычерпывал воду из заметно обмягшей шлюпки.
В середине дня возвратился вчерашний шторм, еще более рассвирепевший. Шлюпку заливало, кидало с гребня на гребень, едва не ставило на борт. Держались за [55] веревочные леера, друг за друга. Сняли с ног по ботинку — вычерпывать воду.
Когда силы, казалось, совсем иссякли, увидели на горизонте землю. Тонкая темная полоска...
— Ур-ра-а-а!!!
Но радоваться оказалось рано. Шторм внезапно стих, сменившись мертвым штилем. И хоть надежда придала сил, темная кромка на горизонте к закату не сделалась шире...
Распухшими, одеревенелыми руками гребли всю ночь. С рассветом убедились: берег все так же далек. Как мираж.
Никто ничего не сказал. Гребли. Гребли и верили. Верили и гребли.
Когда солнце приблизилось к зениту, услышали звук мотора.
Вскочили, рискуя опрокинуть свой утлый ковчег, стали вглядываться в слепящее небо.
— Наш! Родной!!!
Закричали, как дети, замахали руками, шлемами, комбинезонами...
Самолет покачал крыльями — заметил! Сделав круг, заспешил в сторону берега.
Ожидание... Минуты как часы. Часы как сутки.
И вот в небе появился самолет. Другой — МБР-2. С полукруга сел на воду, осторожно подрулил к шлюпке. Несколько минут — и трое спасенных оказались на его борту. А затем — и в родном полку...
* * *
Большое значение имел тот бой в истории части. Он послужил толчком к совершенствованию тактики действий больших групп бомбардировщиков, к усилению вооружения самолетов. Для защиты со стороны задней полусферы на ДБ-3ф был установлен дополнительный — люковый пулемет. Соответственно и экипаж пополнился четвертым членом — воздушным стрелком. [56]
— Это и был ваш самый памятный день в первый месяц войны? — спросили мы у Александра Федоровича.
— Нет, это первая встреча с врагом в воздухе. А самый... Самый тяжкий для меня бой произошел три недели спустя, тринадцатого июля...
В тот день в полк поступил приказ: уничтожить мониторы[1] в порту Тульча. Шестерку бомбардировщиков вел заместитель командира полка Герой Советского Союза майор Александр Николаевич Токарев. Перед седьмым экипажем — капитана Семенюка — стояла особая задача: при подходе группы к цели отвлечь огонь на себя, подавляя зенитные средства противника, затем сфотографировать результат удара.
Было известно, что Тульча сильно защищена зенитками, потому и назначили на отвлекающий маневр этот экипаж: комэск Платон Семенюк, отличившийся еще в войне с белофиннами, был одним из лучших, хладнокровнейших летчиков полка.
До подхода к цели летели вместе с группой. Но вот в частых просветах между белыми облаками замелькала голубая лента Дуная. Толмачев сверился с картой.
— Отходим, командир!
Семенюк резко отдал штурвал, машина скользнула вниз, шестерка бомбардировщиков осталась за облаками. Хрустальный воздух, абсолютная видимость. Толмачев быстро отыскал среди зелени, с трех сторон окаймляющей порт, характерные треугольнички зенитных позиций, летчик парой доворотов вывел бомбардировщик на одну из них. Но почему батареи молчат?