После двух часов полета стал с перебоями работать и левый мотор. Летчик всеми силами старался удержать высоту, штурман выбирал наикратчайший путь к дому.
Когда до аэродрома оставалось минут двадцать, правый мотор отказал совсем. Самолет начал терять высоту; видимость окончательно пропала. Вести подбитую машину вслепую было невозможно. Штурман дал курс на ближайшую посадочную площадку на мысе Пицунда, у поселка Алахадзе.
Дотянув до берега на высоте пятьдесят метров, летчик сумел посадить самолет, подсветив себе фарой.
По фотоснимкам и данным разведки, торпедированный транспорт «Колошвар» и баржа затонули.
За успешное выполнение боевого задания и проявленный [97] героизм капитан Василенко был награжден орденом Красного Знамени, штурман капитан Андреенко — орденом Отечественной войны I степени.
Позади акула!
Зима на Черноморском побережье выдалась на редкость неустойчивая. То снег, то ливневый дождь, то молочная пелена тумана. Грязища на аэродроме, на подъездных путях...
И в этих условиях с ограниченного горами и морем наскоро приспособленного летного поля ежедневно взлетали в воздух тяжелые боевые корабли, до предела нагруженные бомбами и торпедами.
25 января на исходе ночи в нашу комнату ворвался вечно бодрствующий и вечно бодрый адъютант эскадрильи Василий Матяш.
— Экипаж Минакова, подъем! Через час — на аэродром!
— Почти в рифму, — отметил, потягиваясь спросонок, Гриша Сергиенко. — И когда вы только спите, товарищ капитан?
— Если я буду спать, вы никогда и не позавтракаете перед вылетом. Привыкли жить на курорте!
Все расхохотались. На курорте мы жили неполных десять дней, а поминать нам его будут, видно, до самой победы.
После раннего завтрака отправляемся на аэродром. Экипажу приказано находиться в пятнадцатиминутной готовности к вылету на «свободную охоту» на коммуникации Крымского побережья — от мыса Меганом до мыса Тарханкут.
Самолет с подвешенной под фюзеляжем торпедой уже готов к буксировке на законченную недавно строителями бетонную полосу. Бетонка — длина восемьсот, ширина сорок. Взлетать с нее разрешается только в тех [98] случаях, когда старая полоса совершенно расквашена, садиться не разрешается вообще.
Миша Беляков — в кабине нашей «пятерки», «дирижирует» буксировкой, готов в любой момент с помощью мощных тормозов самолета замедлить или остановить движение тягача.
Мутные сумерки, моросит дождь. С моря наплывают рваные клочья тумана. Мы плетемся сзади машины, то и дело оскользаясь, проваливаясь по колено в хрустящую, с вечера прихваченную морозцем грязь.
— Ну и погодка! — вздыхает Панов.
— Скажи спасибо, что флотским авиаторам выдают сапоги, — пытается проявить оптимизм Жуковец.
— Знают, за что дают, — мрачно парирует Коля.
Самолет тяжело вспрыгивает на бетонку, тягач хитро маневрирует на коротком пространстве, отцепляется, прицепляется, наконец разворачивает крылатую махину с огромной подвешенной под ней сигарой вдоль полосы.
Тут же поступает команда на вылет.
Иду на взлет, тщательно выдерживая направление: бетон скользкий, сход с полосы в лучшем случае грозит серьезной поломкой, в худшем — капотом, то есть переворотом через кабину штурмана.
Все обошлось. Летим в сплошной полосе дождя, видимости никакой. Через час становится ясно: весь маршрут проходить не стоит. Моторы начинают чихать из-за переувлажненности воздуха. Еще через час ложимся на обратный курс. Кабину заливает дождем, высота облачности — пятьдесят метров. Заходя на посадку, открываю боковую форточку фонаря. Гриша в своей кабине ложится на живот, следя через нижний блистер за направлением и высотой.
Посадка, к моему удивлению, получается на редкость мягкой. Самолет буквально притерся к земле, я ее и почувствовал только когда машина начала вздрагивать на неровностях грунта. С торможением не спешу, [99] чтобы самолет не пошел юзом. Но вот пора замедлять пробег. Почти глажу подошвами сапог тормозные планки, и все-таки самолет начинает раскачиваться, рыскать. Отпускаю тормоза, чувствую непонятный и потому опасный боковой рывок. И тут же в наушниках раздается взволнованный до неузнаваемости голос Панова:
— Командир, нас догоняет торпеда!
Что за черт? Машинально нажимаю на тормоза...
— Командир, торпеда!
Понимаю, что происходит что-то невероятное сзади, за хвостом самолета, что может видеть только Панов. Резко отпускаю тормоза, машина делает рывок, выскакивает за границу аэродрома.