— А вас?
— А нас человек, что ли, шесть оставалось. Не стоит рассказывать все, не в том дело. Переправились в другом месте, дальше двигались то у наших в хвосте, то в авангарде у немцев... Ну и разные обстоятельства складывались, как понимаете сами. И вот когда путь наш уже подходил к концу, старший группы решил уточнить обстановку. На разведку послал меня с одним краснофлотцем. Леском, по лощинке прошли мы туда, где, казалось, стреляли наши. Подползли к одному стрелку — вижу, фриц, никакого сомнения. Лежит, постреливает из автомата короткими очередями за овраг, где уж точно наши. Ну, задание, собственно, мы выполнили, можно было бы возвращаться назад. Но больно уж соблазнительно: лежит к нам спиной, ничего не подозревает. Дай, думаю, я его...
— Так ведь не ваша же специальность, доктор! — напомнил [87] кто-то, очевидно из слышавших эту историю раньше.
— Вот в том и дело. К тому же и шум подымать несподручно. Подкрался тихонько к нему вплотную, выбирая моменты, когда он стрелял, сдернул с его башки каску, да этой же каской по этой башке...
— А это по специальности?
— Ну все же ближе к ней. Временный шок, чтобы облегчить транспортировку пациента...
— Так вы же его пациентом и сделали!
Доктор взглянул, как бы не понимая.
— Ну... ну допустим. Но это уж тонкость. Некогда было там, знаете, ли, вникать...
— И транспортировали?
— А как же. Правда, фриц оказался тяжелый. Но личный был у меня интерес, понимаете, стимул. Слышал, что за «языка» полагается орден, если его в одиночку взять. Ну, краснофлотец, конечно, мне помогал, но ведь только при транспортировке...
— И получили? — раздалось хором несколько голосов.
Доктор печально покачал головой.
— Невнимательная аудитория. С того же и начал, что благодарность...
— А почему? — хохоча, возмущались летчики. — Вы бы требовали!
— Требовал, намекал. Подполковник так объяснил примерно. Видишь ли, говорит, Константин Александрович, дорогой. Подвиг, правда, ты совершил. Но посоветуй сам, как мне писать представление? Капитан медицинской службы такой-то, отступая... ну, скажем хоть, отходя...
— На заранее подготовленные позиции...
— Вот-вот. Я, говорит, благодарность пока тебе объявлю, в приказе. А орден за мной.
— Так за ним и остался? [88]
— Ну да, тут перевели его на бригаду...
— А преемник?
— Ну так опять же, с чего и пошел разговор. Преемник дал выговор.
— Хо!! — грохнула «кают-компания».
— Да, но прошу заметить — без занесения в личное дело, — значительно подчеркнул доктор. — А благодарность занесена. Хоть, понятно, травма... Минакову-то ладно, он на курорт собрался, оправится там...
Тем и закончилось наше с доктором приключение, в котором на самом-то деле виноват был, конечно, я.
Рай земной
Наш экипаж отправился в Хосту. Ехать предстояло через Гагру, Адлер, вдоль побережья. Пассажирские поезда не ходили, на товарный надеяться было нельзя. Двинулись на шоссе, чтобы поймать попутную машину.
Что тут творилось! Сплошной поток. Танки, орудия, пешие колонны, грузовики... Вся техника новенькая, с заводов, бойцы тоже в новом обмундировании. Все движется к фронту, в сторону Туапсе, Новороссийска...
Дело ясное. Наконец-то! Готовится наступление, большое, решающее. Вот на что намекал комэск, когда говорил: «Поезжайте, а потом подумаем, удвоить вам боевую нагрузку или утроить...»
До Хосты доехали весело. Поблагодарили лейтенанта, который нас подвез, пожелали ему и его бойцам успехов в предстоящих боях.
— Постараемся! А вы прикрывайте с воздуха нас получше!
Тоже и мы обещали постараться.
И вот — рай земной! Глазам не поверилось. Неужели еще сохранились такие места? Это в прифронтовой-то полосе, над которой мы столько раз пролетали? Стройные аллеи, кирпичной крошкой и перламутровыми ракушками [89] утрамбованные дорожки, клумбы. Внутри здания мягкие ковры, нарядные гардины, диваны, кресла, картины — роскошное довоенное убранство санатория «Эпрон». Бильярдная, шахматный зал, богатая библиотека, белоснежные постели, отличная сервировка в столовой...
Конечно, свою роль сыграло и то, что никому из нас четверых бывать в санаториях в жизни не приходилось.
— Да... — вздохнул Жуковец, — В такой обстановочке можно, пожалуй, расслабиться так, что...
— Гимнастикой занимайся, — мрачновато посоветовал Панов.
Похоже, что думали они одинаково. Как, впрочем, и мы с Сергиенко. Конечно, нервишки подправить бы не мешало, но потом — прямо из рая да в ад...
В столовой мы с Гришей оказались по соседству с известным на Черноморском флоте командиром транспортного самолета капитаном Малиновским. Последний раз я встречался с ним в октябре в аэродроме, где группа из разных частей авиации флота готовилась к высадке десанта на вражеский аэродром. Отчаянная была операция!
В оккупированном Майкопе на довоенном аэродроме сосредоточилось большое количество фашистских самолетов. Отсюда совершались налеты на наши базы и корабли, на позиции наземных войск. Все попытки ликвидировать базу с воздуха оканчивались неудачей: аэродром был хорошо защищен. Тогда командование решило высадить воздушный десант, чтобы уничтожить самолеты противника на земле. Дерзкая ночная операция 23 октября 1942 года увенчалась успехом: десятки «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов» были уничтожены отважными десантниками.
Наш экипаж оказался тогда резервным, а Малиновский, действуя с исключительной отвагой, успешно высадил группу десантников в самое пекло боя... [90]
С этого и начались воспоминания. Слушать Павла Ивановича было одно удовольствие.
— Разные бывали передряги, — неторопливо вспоминал бывалый «транспортник». — Как-то, еще в первое лето войны, в августе, помнится, ночью попал я в грозу...
Гроза застала его на подходе к переднему краю, Павел Иванович возвращался с задания на свой аэродром. Стихия прижала самолет чуть не к самой земле, бросала его, как щепку. Отказало пилотажное и навигационное оборудование, компас сбивался от нещадной болтанки. Малиновский вел самолет почти наугад. А тут ударили зенитки, осколками пробило правое колесо, один из бензобаков. Кое-как перетянув за передний край, опытный летчик сумел посадить машину где-то на нейтралке...
С рассветом артиллерия врага открыла огонь по подбитому самолету. Малиновский запустил моторы и на одном колесе и диске второго сумел отрулить в безопасное место. А вечером, исправив повреждения, взлетел под носом у немцев...
— Представляете, они лупят, а я ковыляю по земле, как покалеченная стрекоза... По рытвинам, по воронкам... Наметил себе низинку, рулю туда. Черта лысого вы меня там достанете! Соображаю, что не просматривается там местность...
— И не явилось мысли оставить самолет? Ведь самому-то бы отползти ночью проще простого!
— Представляете, не явилось. Вполне здоровая машина, чего же ее оставлять? Ночью подумал, перед рассветом поползал, нашел эту низинку — не просматривается, соображаю, от них, ракет их на взлете не видно... Ну а позже подобная мысль и прийти не могла, поскольку нашелся выход...
С Павлом Ивановичем мы подружились. Постепенно появились и другие «курортные» друзья и приятели. Отдых налаживался. Настроение у всех окружающих было [91] приподнятое: со дня на день ждали вестей о перекоде в наступление наших войск на Северном Кавказе.
И вот радио донесло долгожданные известия: 3 января освобожден Моздок, 4-го — Нальчик. За ними — Прохладное, Георгиевск...
Ясно было, что это не кратковременная, частная операция.
В последующие дни были освобождены Кисловодск, Ессентуки...
Пятигорск...
Минеральные Воды!
Это было 12 января. Тут же написал родным. И тут же понял, что оставаться здесь больше не могу. Отдых превратился в томительное ожидание, санаторий — в комфортабельную «губу».