Бесов хорошо знал этот район, уже не раз совершал здесь вынужденные посадки. Он приземлился благополучно. Трошин зашел с недолетом, преждевременно потерял высоту, исправляя ошибку, развернулся вправо и врезался в деревья...
Погибли старшие лейтенанты Алексей Петрович Трошин и Василий Васильевич Коршунов, капитан Алексей Андреевич Мартышкин. Стрелки отделались ранениями.
* * *
Хороший летчик был Трошин. Скромный, внешне ничем не приметный, он прибыл к нам осенью сорок второго и сразу вступил в бои. Так же незаметно стал одним из надежнейших летчиков эскадрильи, командиром звена. [236] Вскоре при планировании любого ответственного задания в штабе полка почти непременно упоминалась фамилия Трошина.
До этого Алексей воевал в 116-м морском разведывательном авиаполку. О своих подвигах не рассказывал. Но разве возможно жить в тесной семье и оставаться для всех загадкой? Тем более что Алексея любили. А разной глубины и формы шрамы на его скромном лице безошибочно утверждали, что человек побывал в переделках. Притом не раз.
...Однажды при отходе от вражеского конвоя (который был аккуратно сфотографирован, несмотря на ожесточенный огонь зениток) на одиночный самолет-разведчик МБР-2 навалились два Ме-109. Первая очередь ударила по кабине командира. Острые осколки плексигласа брызнули в лицо, ослепили...
«Мессершмитты» заходили на повторную атаку.
— Не торопись, дай им приблизиться, — командовал Трошин стрелку-радисту. — Бей короткими, следи за трассой!
Спокойный голос командира вселил уверенность в растерявшегося необстрелянного парня.
Получив отпор, «мессеры» отвалили. Когда снова пошли в атаку, одна из очередей стрелка достигла цели. Ведущий «мессершмитт» задымил и сорвался в штопор. Второй развернулся и исчез. От появившейся справа по курсу другой пары вражеских истребителей удалось скрыться в спасительные облака...
— Как, командир, — с тревогой спросил штурман на подходе к аэродрому, — сможешь посадить машину?
И тотчас услышал спокойный голос:
— Идем на посадку.
В память об этом бое на лице Алексея остались многочисленные мелкие рубцы. Происхождение глубокого шрама на правой щеке мне так и не удалось выяснить. Но прошлой осенью, в октябре, всем стал известен случай, [237] в который едва ли кто бы поверил, если бы не произошел он тут же, в нашем полку. Над перевалом Санчаро под самолетом Трошина зависли бомбы, причем со взрывателей свернулись вертушки. Посадка в таких обстоятельствах — верная гибель. Командир посоветовал своим стрелкам попробовать вывернуть взрыватели с бомб, зависших на внешней подвеске. Стрелки Смоленский и Фадеев пробили ломиком дыры в створках бомболюков и сделали невозможное — обезвредили бомбы в воздухе...
Отличный был экипаж!
И вот погиб командир. Погиб и его верный друг — штурман Василий Коршунов, ветеран полка, участник всех его славных сражений...
* * *
Ночью прошел обильный дождь, аэродром развезло. Даже колеса командирской «эмки» оставили на взлетной полосе глубокие колеи. А с узкой бетонки взлетать нельзя из-за сильного бокового ветра.
Мы с Димой Бабием — дежурная пара торпедоносцев. Первым выруливает на старт Дима. Тяжело нагруженная машина, неуклюже перевалившись с крыла на крыло, застывает на расквашенной полосе. Все свободные техники, механики, мотористы выстраиваются у капониров, затаив дыхание, устремляют взгляд на сигнальный флажок...
Разбег длинен — вязкая земля долго не отпускает машину. Наконец Дима взлетает.
Взлетаю и я.
Круто развернувшись над аэродромом, соединяемся в пару. Курс — к румынскому побережью, в надежде на то, что там погода лучше.
Долгий полет над бескрайним бушующим морем. У побережья снижаемся до двухсот метров. Море, и правда, здесь гораздо спокойнее — два-три балла. Идем [238] в видимости противника, просматривая прибрежные коммуникации.
Плавсредств нет.
Возвращаемся на большой высоте, чтобы избежать болтанки, изматывающей экипаж. В штаб полка едем молча: сказывается усталость. Да и настроение не ахти. Прибавили к своим летным биографиям по одному боевому вылету, а толку?
— Не надоели тебе пустые полеты? — первым нарушает молчание Дима.
— А что делать?
Бабий с минуту молчит.
— Севастопольские бухты... — мечтательно произносит, решившись.
Только теперь понимаю, что думал об этом и сам.
— Там горы, Дима, — напоминаю. Будто возможно о них забыть. Где там успеть набрать высоту после низкой торпедной атаки?
— Посоветуемся с комэском, Дима...
Чумичев понял нас с полуслова. С сомнением покачал головой. Но тоже, похоже, не первый день думал об этом.
— Посоветуюсь с командиром полка, — решил в свою очередь. — Пока изучайте карты, ищите подходы. Может быть, что и выйдет... Кстати, Минаков, не пора ли вашему экипажу овладеть эрэсами?
Почему — кстати?
— Мы готовы. Зачеты по теории сданы, можно приступить к практическим пускам.
— А знаете, для чего это нужно?
— Бить фашистов! — Что еще скажешь.
— В общем правильно, — согласился комэск. — А в частности — для обеспечения тех же торпедных атак. Эрэсами будем подавлять огонь зениток и топить корабли охранения. Завтра с утра седлайте самолет, оборудованный подвесками под реактивные снаряды. Разрешаю [239] сделать тренировочный полет. После четырех холостых заходов произведете практический пуск двух снарядов по щиту...
* * *
Перед тем как забраться в кабину, обвожу взглядом полированные головки нового грозного оружия: «Не подведите». Снаряды с одушевленной уверенностью смотрят с крыльевых реек: «За нас не волнуйся, сработаем, если пошлешь в цель».
В воздухе удивляюсь спокойной деловитости штурмана: обретает парень свой почерк.
— Правый разворот, курс сто восемьдесят, удаление...
С шестисот метров ввожу самолет в крутое планирование, прицеливаюсь, произвожу имитацию пуска. Выполнив четыре тренировочных захода, делаю разворот на боевой.
Внизу по-весеннему синее море, кабину заливает яркий солнечный свет. Лишь отдельные белые облачка млеют у горизонта. Но любоваться долгожданной весной некогда: я на боевом курсе. Новое оружие нацеливается и выпускается самим летчиком.
— Цель уверенно держится в перекрестии, — сообщаю штурману для самоконтроля.
— Порядок! — подтверждает Володя.
Нажимаю на кнопку. Самолет вздрагивает, словно с разбегу наткнулся на невидимое препятствие. Слева возникает огненная стрела, за ней — хвост... Впечатление такое, будто самолет остановился и мимо него пронеслась комета. Мгновение — и она уже неразличима...
Ищу разрыв. Недолет! Вспоминаю: в последний момент щит пополз вверх от перекрестия прицела. Остановить движение руки не успел, понадеялся — сойдет. Нет, тут обмануть можно только себя, точность — как при стрельбе из винтовки.
Захожу еще раз, мобилизую все свое терпение.
Снаряд рвется у самого щита. [240]
— Это уже кое-что, командир! — констатирует Володя.
Да, снайпером сразу не станешь.
— Будем считать, начало есть, — подытожил комэск, выслушав мой подробный доклад. — В свободное время продолжайте тренироваться, пока не отработаете все элементы до автоматизма.
26 марта с утра заступили на дежурство две пары низких торпедоносцев — экипажи Саликова и Лобанова, Бабия и мой. Ведущий группы — Саликов. Пятнадцатиминутная готовность. Взлетать по сигналу с самолета-разведчика — он с раннего утра обшаривает морские коммуникации.