Карпов Владимир Васильевич
Командиры седеют рано
1
Полковник Миронов разбирал служебные бумаги, прибывшие с последней почтой. Но шум на полковом дворе оторвал его от дела. Он подошел к окну - два сержанта вели солдата. А тот упирался и, оборачиваясь назад, кричал что-то бессвязное. Наконец группа дошла до караульного помещения и скрылась за тяжелыми воротами. Двор опустел. В эти часы люди стараются не выходить под яростно палящее солнце. Земля выжжена добела - ни дерева, ни кустика, ни травинки. Казармы, умывальники, каптерки - все будто на ватманском листе, на который архитектор не успел нанести озеленение. Дальше, за глинобитной оградой, шли барханы - Каракумы вплотную подступали к полковому двору.
Полковник позвонил дежурному, приказал выяснить и доложить, что произошло, и склонился над бумагами. Седина алюминиево отливала в его темных волосах.
Миронову на вид за сорок. Фигура уже несколько оплыла, округлилась. Глаза спокойные, мудрые, строгие. Три ряда орденских ленточек на груди объясняли появление этой ранней седины. Если же учесть и пятнадцать лет службы в послевоенные годы, то можно сказать, что полковник Миронов еще хорошо сохранился.
В кабинет вошел дежурный офицер. Доложил:
– Товарищ полковник, ваше приказание выполнил! В седьмой роте рядовой Паханов пытался не выполнить приказание командира взвода лейтенанта Лободы.
Миронов удивленно вскинул глаза на дежурного: случай чрезвычайный. Он мысленно проследил вереницу событий, которые последуют за происшествием, - расследование, неприятный доклад командиру дивизии, упреки за плохо поставленную воспитательную работу. Вероятно, солдата отдадут под суд военного трибунала.
– Паханов, говорите?
– Так точно!
– Странная фамилия…
Дежурный промолчал.
– Вызовите ко мне лейтенанта Лободу.
2
Командир взвода Лобода пришел скоро. Он был бледен, возмущен и растерян. Широко раскрыв голубые глаза, лейтенант сбивчиво докладывал:
– …Не солдат, а ходячее ЧП! Угрюмый… Наглый… Ничего не боится… Я все время жду от него какой-то большой неприятности.
– Кем он был до армии?
– Разве от него добьешься, товарищ полковник! Молчит, будто рот у него зашитый! А глаза наглые. Вижу по ним - все прекрасно сознает и понимает. Иногда так взглянет - мороз по коже дерет.
– Ну, а кто же он все-таки?
– Служит первый год. Призывался в Ташкенте. К нам прибыл недавно - его из другой части перевели. Ясное дело, хорошего не отдадут!
– Что он делал до службы? - спросил Миронов.
Уловив раздражение в голосе командира, лейтенант поутих, виновато ответил:
– Этого я не знаю. Не говорит. Загадочный человек. Но я твердо уверен, что он один из тех, для кого мер, определенных Дисциплинарным уставом, явно недостаточно. Таких нужно в тюрьму отправлять или… - Лобода запнулся: в глазах полковника он увидел иронию.
– Вы, товарищ Лобода, - усмехнулся полковник, - не сумели умно применить ни одной меры, предусмотренной уставом, а уже все крушите.
– Все перепробовал, товарищ полковник: от выговора до гауптвахты. Не помогает! Индивидуальный подход применял - не действует!
Полковник сам собирался сказать о необходимости в данном случае индивидуального подхода, но поскольку Лобода опередил его, стал расспрашивать дальше:
– В чем же индивидуальные особенности этого человека?
– Я уже говорил - замкнутый. Глаза как у затравленного волка. Дисциплины терпеть не может ни в каких формах. Сугубый единоличник, ни с кем не общается. На разговор по душам не идет.
– Так. Какие же меры вы предпринимали, исходя из этих его особенностей?
– Я поставил себе задачу, - горячился Лобода, - сломить упорство, заставить подчиняться. Не давал ему поблажек. Повседневной требовательностью хотел приучить к воинской дисциплине. Но чем строже я с него спрашиваю, тем злее он становится. И вот сегодня прорвалось. Идет из столовой без строя да еще курит. Я к нему: «Почему одиночкой идете?» «Я, - говорит, - в столовую вместе со всеми шел». - «И назад должен в строю идти. А ну, в строй бегом - марш!» И тут он вспыхнул, побелел, затрясся весь.
Полковник помолчал, потом спросил:
– Что еще вы применяли, в порядке индивидуального подхода?
– Больше ничего.
– Ну, а комсомольская организация? Солдатский коллектив? Собрания, спорт, самодеятельность?
– Это же общественные формы, - возразил Лобода. - Да он и не комсомолец!
– Но направлены они на индивидуальное воспитание. А вы считаете: индивидуальный подход - значит один на один, кто кого?
Лобода кивнул:
– Да, индивидуальный - значит мой подход к определенному, конкретному человеку, исходя из особенностей его характера.
– Нет, дорогой товарищ Лобода, ошибаетесь! Подход должен быть индивидуальный, к каждому человеку разный, а воздействие коллективное, по всем каналам и направлениям. Как в блюминге, видели? Кладут заготовку и начинают ее формировать: мнут, и бьют, и гладят, и катают. И выходит в конце концов сверкающая сталь - чистая, прочная, кованая!
– Посоветуйте, как же быть в данном случае? - почему-то обидевшись, спросил лейтенант.
– Не знаю, - ответил Миронов.
Лобода победоносно взглянул на командира: если ты не знаешь, так что же с меня спрашиваешь?
3
В этот день у Миронова было много обычных будничных дел. Полковник несколько часов ездил на машине между огнедышащих барханов, разыскивал притаившиеся в душной тени саксаула взводы. Потом он был в столовой, ездил на стрельбище.
Поздно вечером, когда штаб опустел и наступила тишина, полковник позвонил в караульное помещение и приказал привести провинившегося.
Миронов отпустил выводного, внимательно, спокойно посмотрел на Паханова.
Был он худощавый, лицо смуглое. Но смуглость, видимо, не от загара, как у других солдат, а какая-то болезненная. Военная форма Паханову не шла. Может, потому, что Миронов привык видеть эту форму в сочетании с другими лицами - веселыми, доброжелательными, даже озорными.
«Видно, не из робких, - сделал Миронов первое заключение. - Жизнь понюхал».
– Проходи, садись, - просто сказал Миронов.
– Ничего, постою, - едва разжав губы, ответил тот.
– Ну стой, - согласился Миронов. - Надоест - сядешь. Будем знакомиться? Рассказывай - кто ты, откуда прибыл…
Паханов скривился. Ему, кажется, до тошноты надоели эти вопросы. Всю жизнь, сколько он себя помнил, его допрашивали.
И желая только одного, чтобы все это поскорее кончилось, устало, как человек, много раз повторявший одно и то же, бесстрастно и торопливо ответил:
– Я - вор, Жорка Паханов. И отправляйте меня по-быстрому, пока я вам тут еще чего не натворил.
Полковник продолжал спокойно его рассматривать.
– Дальше, - попросил Миронов, когда пауза затянулась.
– Все. Дальше ничего нет.
– Как в армию попал?
– Случайно. - Паханов вдруг горько улыбнулся. - Прописался после освобождения… В паспорте оставил год рождения призывной.
– А разве дата пишется по желанию?
– Поставил бы год, который отслужил, ходить бы мне теперь на воле…
Наверное, Паханов ждал разговора о том, что нужно исправиться, что воровать позорно, что нужно стать честным человеком. Он переступил с ноги на ногу - приготовился слушать.
Но полковник вдруг сказал тем же спокойным голосом:
– Ты знаешь, давай без рисовки. Я очень устал. Хочешь говорить - будем говорить. Нет - иди на гауптвахту, а я пойду домой. Что ты передо мной ломаешься? Строишь из себя отпетого уркагана, а сам, наверное, всего-то и украл рваную рублевку да носовой платок с чужими соплями.
Глаза Паханова по-волчьи сверкнули, кожа на скулах натянулась, тонкие ноздри затрепетали. Он готов был ответить, но сдержался.
«Ну что ж, на первый раз и это неплохо, - подумал командир полка. - Теперь хоть ясно, с кем дели имеем, - уголовник, рецидивист. Да, подсунули нам экземплярчик!» На прощанье, чтобы дать пищу для размышления, сказал:
– Был такой вор - Сенька Штымп. Может быть, слышал?