И погрузился в странный сон, который мне напомнил что-то произошедшее невообразимо далеко – очень много лет назад, как будто в другой жизни.
…Я брел сквозь пургу по бескрайней снежной пустыне. Ночь была темная, глухая, как сказал бы кто-то, обладающий литературными способностями. Но это не про меня, я вглядывался в темное небо и не видел ни звезд, ни лун – совсем ничего. Облака! Скорее всего, небо скрывали густые облака, раскинувшиеся надо мной бесконечным плотным одеялом. В моих руках была керосиновая лампа, которая и являлась единственным источником света в этой холодной темноте. Да и она освещала только несколько метров вокруг, плотная стена кружащего снега не давала мне возможности заглянуть вперед хотя бы на десять шагов.
Мне стало не по себе от ощущения беспомощности, я совсем не понимал, как работает керосиновая лампа, что делать, если она погаснет, и как защитить её от порывов ветра и ледяной пурги. Накрыть стеклянную колбу сверху ладонью было нельзя: для горения лампе нужен кислород, который она забирает из воздуха, но я опасался, что снег, попав за стекло, потушит фитиль. Свет – это единственное, что спасает меня от… Я даже не знаю, от чего он меня спасает. Дикие животные, возможность заблудиться в темноте, упасть в овраг, сойти с дороги... Точно! Знание возникло само по себе – мне важно оставаться на дороге, самое страшное – это потерять свой путь. И даже если я сейчас не знаю, куда бреду в этой снежной пустыне, то обязательно вспомню. Потом, когда преодолею часть пути. Мысли у меня путались: то ли сказывались холод и пронизывающий ветер, то ли усталость от долгой дороги.
Грёбушки-воробушки, я обратил внимание на свою одежду и встал как вкопанный. Я был в холщовой рубахе на голое тело, таких же штанах и странных тряпичных ботинках без шнурков, замков, липучек. Ботинки на первый взгляд невозможно было снять, у них не было никакой системы, чтобы освободить ногу.
Почему же я в этом летнем наряде не мерзну? Я ощущал холод, напор ледяного ветра, острые снежинки и льдинки царапали лицо и голые руки, иногда даже залетая в косой воротник рубахи, но мне было совсем не холодно. Я абсолютно точно не замерзал, это очень необычное ощущение, когда ты знаешь, что вокруг стужа, но это никак не влияет на твое практически голое тело. Чудеса, да и только!
Я продолжил идти по занесенной снегом дороге. Это было непросто. Каждый, кто хоть раз попадал зимой на проселочной дороге в пургу, знает это странное чувство обостренного восприятия, когда буквально превращаешься в руки и глаза, вцепившись в руль и напряженно вглядываясь в снежную стену впереди: свет фар упирается в неё, и ты видишь гораздо ближе, чем та точка, в которой ты окажешься через секунду. Как комок нервов, ты готов в любой момент дернуть руль или дать по тормозам.
Вот так примерно и тут, я шел буквально на ощупь. Впереди видно только два-три метра дороги, шаг влево или вправо опасен тем, что потом дорогу можно и не найти –придется ходить кругами, чтобы заметить в этом снежном буране свой след. Куда я иду? Зачем я здесь? Эти вопросы меня в тот момент не интересовали. Я просто хотел выжить и шел вперед хоть куда-то. Дорога, точнее, тропинка, своим существованием внушала мне, что кто-то здесь ходит, а значит, и у меня есть шанс куда-нибудь выйти. К людям, к жизни, к теплу.
За спиной раздался шорох, от неожиданности душа ушла в пятки. Я буквально прыгнул вперед и обернулся. На месте, где я только что прошел, теперь стояла, покачиваясь на ветру и опираясь на палку, старуха. Она была в черном балахоне до пят, широкий капюшон был надвинут на глаза и скрывал верхнюю половину лица. Костлявые руки, синие от мороза, судорожно сжатые на палке почерневшие пальцы – её вид меня пугал до чертиков. Но я старался держаться с достоинством и подавить желание драпать что есть сил. Только бы не сорваться в безудержный бег, не разбирая дороги…
– Кто ты? – неуверенно спросил я, пятясь назад и выставляя вперед лампу.
Старуха подняла голову, порыв ветра откинул капюшон ей за спину, и я увидел её лицо. Оно было обветренное, потрескавшиеся от обморожения губы растянулись в улыбке, обнажив поломанные белые, как будто керамические, зубы. Но где глаза?! Их просто не было! На месте глаз медленно вращались черным водоворотом бездонные воронки, изредка в них вспыхивали огоньки. Старуха выглядела как смерть, только косы не хватало. Я остолбенел, не в силах пошевелиться, судорогой свело и ноги, и руки. Мы так стояли, наверное, полминуты, разглядывая друг друга, вот только она смотрела на меня с безумным оскалом своей улыбки, а я – с ужасом, буквально парализованный страхом.