– Британцы и французы, которые высадились для штурма крепости Бомарсунд во время Крымской войны, потеряли около тысячи бойцов от холеры и всего сотню от стрельбы нашего гарнизона, – назидательно рассказывал я сове, которая задремала у меня на плече. – Не сердись, может быть, Яр тебе еще мышей свежих принесет… Тухлых не то что хомячить, даже носить с собой опасно – мы заразиться можем…
– А зачем британцы мышей хомячили? – спросил услышавший мой монолог Ахмат.
– Да кто их знает, что они ели, – хохотнул я, – но болезни были более смертоносными, чем бои. Наполеон вышел в поход против нас с пятисоттысячной армией, а до Москвы дошли около ста, остальные умерли по дороге…
– Вот поэтому мы кашу и едим в походе, – серьезно кивнул сержант, – и воду кипятим, чтобы до боя сохранить войска здоровыми. Лекари только раны лечат быстро, а вот тяжелые болезни – месяцами, да и не всегда успешно. А на войне важны скорость и боевой дух.
– УУУФ, – заявила Сова, усомнившись, что у человека, наевшегося постной каши, будет сильный боевой дух.
– Да при желудочных болях вообще воевать невозможно!
Весь день и вечер мы шли по раскисшей земле в полном боевом обмундировании, это было трудно. Дождь не прекращался ни на минуту, правда, это был уже и не ливень, как утром. К Северной гавани мы вышли в темноте, но решили не останавливаться и войти в поселок для разведки.
Картина с опустевшими домами повторилась, нигде не было видно жителей. И только в военном городке заметили пять больших палаток – значит, гарнизон состоял не более чем из ста бойцов. Мы решили идти на штурм ночью, так же, как и в прошлый раз, напасть, используя наше преимущество в ночном зрении.
– Там мирные жители! – доложил нам разведчик, который скрытно осмотрел стоянку врага. – Три или четыре палатки заполнены пленными, видел только мужчин. У баррикад вокруг лагеря два дозора по три человека. В одной их палаток точно размещены файские солдаты.
– Сколько, думаешь, их всего и что это за подразделение? – деловито спросил Ахмат.
– Максимум – двадцать шесть человек: палатка двадцатиместная и шестеро на постах, – разведчик задумался, – скорее всего, это пехотная часть, лошадей, пригодных для кавалерии, я не видел, только десяток тягловых. Могу предположить, что часть тыловая, видел одного бойца без правой руки, таких в штурмовики не берут.
– Мирных там сколько?
– Наверное, не больше сотни, – задумался боец, – файцы рабов в армейскую палатку по тридцать размещают, у них же снаряжения нет, места меньше надо.
– А что в пятой палатке? – я уже продумывал предстоящую атаку.
– Ну или какие-то бесшумные рабы, – разведчик почесал затылок в раздумье, – или груз, который нельзя хранить под дождем.
– Порох! – хором сказали мы с Ахматом.
– Командор, – сержант посмотрел мне в глаза, – твои методы боя тут не подходят! Нам нужна не психованная резня всех со всеми, а осторожная атака и быстрый бой. Хочется сохранить жизни пленных. Позволишь пойти нам самим?
Он выжидательно смотрел на меня, и я видел, что он действительно хочет спасти людей и надеется на выучку рирских гвардейцев больше, чем на мои фокусы.
– Прости, командир, – в разговор вступил Мотир, с которым мы сдружились за прошедшие дни, – но ты, как всегда, устроишь там кровавую баню, а мы постараемся все сделать аккуратно…
– Но и опасность потерь будет выше, – возразил я.
– Мы – гвардия, мы клялись людей защищать, если погибнем, то не зря, а ради жизни мирных. Не ходи туда, командир, мы видели, чем заканчиваются твои атаки…
– Это мы берег у Приморского форта от безголовых трупов чистили, – ко мне осторожно подошел Пирс, теперь я знал, что он сын Мотира, – там такого насмотрелись… И ты сильно шумишь перед атакой и еще ругаешься. Прости, но мы сами пойдем, ты не обижайся.
– Да ну вас! – я махнул рукой. – Волка возьмите, его оглушение не наносит урона!