— Дался тебе этот Кремль! Придет время, переберемся и мы. Не все же сразу! И давай лучше помолчим. Посмотри, какой здесь вид. В Москве такого в жизни не увидишь. — Ширяеву мучительно хотелось вернуть ускользающее настроение умиротворенности и единения с природой, но оно уходило безвозвратно, как полузабытое детство.
Вика недоуменно огляделась. Подобно многим женщинам, она не была способна оценить красоту природы, и предпочитала ей нечто более материальное. Из-за этого непонимания ей захотелось сказать мужу что-нибудь обидное, однако на пустой поначалу прогулочной палубе начали постепенно появляться люди, и вести разговор на повышенных тонах стало неудобным. Вдобавок четырехлетний Маратик бодро подобрался к самому борту и теперь перевесился через леера, разглядывая с высоты разрезаемую лайнером воду.
— Марат! — предостерегающе вскрикнула Вика и повернулась к Ширяеву. — Даже за ребенком приходится смотреть мне! Мне и у плиты торчать, и стирать, а он приходит на все готовенькое, да еще жалуется, будто устал! Марат! Немедленно отойди от борта!
Мальчик посмотрел на мать, понял, что сердить ее сейчас явно не стоит, и с сожалением направился к родителям. Из немногих занятых шезлонгов за ним с интересом следили выбравшиеся подышать свежим морским воздухом пассажиры. Почти все они еще только осваивались на огромном лайнере, и проводили время в барах, салонах и каютах.
— Симпатичный мальчуган, — заметил сидевший неподалеку полный мужчина средних лет.
Вика счастливо улыбнулась, словно похвала относилась к ней самой. Впрочем, сына она любила сильно, и считала его самым красивым и умным ребенком на свете. Она искренне радовалась, когда на ее Маратика обращали внимание, а тем более — когда им восторгались.
— Марат, так ведь можно упасть и утонуть. Тебя даже спасти никто не успеет. — Она постаралась произнести это строго, но сын по тону матери понял: опасность миновала.
Маратик прижался к Вике и спросил:
— Как — никто? А папа?
— И папа тоже, — ответила мать, и тихо, чтобы не услышали посторонние, язвительно добавила: — Разве твой папа хоть что-нибудь может?
Ширяев вспыхнул, хотел сказать какую-то резкость, но посмотрел на жену и передумал.
— Тебя послушать, я вообще ничего не могу и не умею, — горько и еле слышно проговорил он.
— Неправда! Мой папа — cамый-пресамый, — возразил Маратик и, подтверждая это, залез к отцу на колени и обнял его, как обнимают дети: это мое и никому ни за что не отдам!
Было что-то общее в обоих Ширяевых: серо-голубые глаза, курносый нос, слегка выдающиеся скулы. Вот только у старшего на правой щеке был косой шрам — осколочная память об Афганистане.
Картинка была идиллической, и Вика, хотевшая было добавить что-то язвительное, осеклась и осталась сидеть с приоткрытым ртом.
Григорий проследил за ее взглядом и увидел знакомых по телеэкрану певцов. Лица эстрадных звезд выражали высокомерную скуку. Они неторопливо фланировали по палубе, выбирая себе местечко поудобнее: Миша Борин, Мэри и с ними какой-то незнакомый мужчина. Певцы изредка и свысока оглядывали сидящих, и лишь незнакомец оценивал реакцию зрителей с профессиональным интересом, словно прикидывал рейтинг своих спутников среди пассажиров круизного лайнера.
— А я думала, что Борин повыше, — тихо сказала Вика, когда компания уселась в отдалении. — Говорила я тебе: давай сходим на его концерт.
— Все равно ничего не потеряли, — равнодушно ответил Григорий. — Наслушаешься его здесь. Можешь даже автограф взять, если приспичит.
— Да ну тебя! Зачем он мне нужен? — с легким возмущением заявила Вика. — Я не пятнадцатилетняя дурочка. Мне все-таки двадцать пять лет.
— Двадцать четыре, — механически поправил ее Ширяев. — Не надо себя старить раньше времени.
— Ну, почти двадцать пять. Все равно возраст, — привычно возразила супруга. — Это ты у нас все молодишься. Вот только для кого? Или меня уже не хватает?
— Для себя, — вздохнул Ширяев. — Стать стариком еще успею. И вообще, мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует.
На его счастье, ответной тирады не последовало. Вика сосредоточено обдумывала, что бы такое одеть вечером. Хотелось что-нибудь совсем новое, но взятые с собой вещи неношенными назвать было нельзя: некоторые она уже одевала два раза, а иные и три. К ее сожалению, на огромном комфортабельном лайнере не имелось ни магазинов, ни ателье, а последовавший отсюда вывод, что до захода в ближайший порт придется обходиться уже имеющимся гардеробом, не сулил ничего хорошего не подозревающему об этом Григорию. Подумать только: оставил жену чуть ли не голой! И это когда на борту масса всевозможных разодетых девиц и их респектабельных состоятельных кавалеров!
— А вон и Гриф собственной персоной. Тоже надумал попутешествовать. — Ширяев бережно снял сына с колен, чуть приподнялся и еще издали наклоном головы приветствовал лениво вышагивающего вдоль шезлонгов пожилого сухопарого мужчину в потертых джинсах и мятой рубашке неопределенного цвета.
Мужчина едва заметно кивнул в ответ и, что-то говоря, повернулся к своим сопровождающим.
Тех было трое. Первый — здоровенный, поперек себя шире бугай, невзирая на жару вышагивал в легкой серой куртке. Его маленькие поросячьи глазки привычно зыркали по сторонам, оценивающе изучали пассажиров, прикидывая, не представляет ли кто-нибудь опасности для босса, а челюсти тем временем жили независимой жизнью и лениво пережевывали жвачку.
Помимо бугая за Грифом кокетливой походкой шли две девушки — высокие, прекрасно сложенные, одетые в одинаковые яркие сарафаны на бретелечках и похожие одна на другую чуть ли не как близняшки, но с одной-единственной разницей: словно для контраста одна была голубоглазой блондинкой, другая — кареглазой брюнеткой.
— Кого это он себе завел? — еле слышно спросила Вика, приветливо улыбаясь Грифу.
— Блондинка — Надя, а брюнетка — Катя. А может, наоборот. Деньги позволяют, отчего же не позабавиться? Тем более, что жены у Грифа нет. Не каждая станет мужика из тюряги ждать, даже если он «вор в законе». Вот он и отводит душу.
— А ты уже завидуешь! — не упустила случая Вика. — Пожалуйста, приноси в дом такие же деньги, и можешь тогда заводить себе хоть гарем. Возражать не стану.
— Не нужен мне гарем, — отмахнулся Ширяев. — Мой гарем — это ты. Зачем мне другие?
— Ври побольше! Все вы одинаковы. Кобели! Только помани — за любой юбкой побежите вприпрыжку.
В ответ Ширяев лишь досадливо махнул рукой. Как ни странно (с точки зрения Вики), он действительно не изменял жене, и, несмотря на ее далеко не ангельский характер, до сих пор любил. Однако долгий супружеский опыт подсказывал, что доказывать ей что-либо бесполезно и бессмысленно, поэтому Ширяев несколько неуклюже попробовал перевести разговор на другую тему.
— У Грифа, по-моему, мания подбирать себе прислугу по внешности. Один Жора чего стоит. Столкнешься с таким вечером в глухом переулке — от одного вида кондрашка хватит. Сущая горилла: руки чуть ли не до земли, рожу даже с большой натяжкой лицом не назовешь, ума как у какой-нибудь дворняги…
— Зато ты больно уж умный! Никак не пойму, Ширяев, где ты столько самомнения набрался? Только и слышу от тебя: этот — дурак, тот — болван. Все «я», да «я»… А кто ты, собственно говоря, такой? Бизнесмен занюханный! Таких в одной Москве десятки тысяч. Ноль без палочки!
— Положим, не совсем ноль, — Ширяев старательно сдерживался, но пальцы с только что вытащенной сигаретой уже слегка задрожали. — Тузом, понятно, никогда не стану, рылом не вышел, но и до шестерок не опущусь. Все же не в нищете живем!
— А по-моему — в нищете. Видел бы ты, как Люська одевается! А ведь моя одногодка! Мне рядом с ней и стоять стыдно, а тебе хоть бы хны!
«Начинается, »— подумал Ширяев. Воистину, сколько ни принесешь бабе домой, все равно окажется мало. Всегда найдется подруга или просто знакомая, чей муж сумел урвать побольше. Может, вообще плюнуть и не лезть из кожи? Что так скандал, что эдак. Никакой разницы. Но лучше всего — ничего не принимать близко к сердцу. Нравится — ну и пусть себе бубнит. И Ширяев привычно постарался отключиться от внешних звуков и вернуть недавние воспоминания детства. Увы!..