Когда все уселись, Агеев, все еще поправляя волосы после сна, снова заговорил:
— Таить не буду, все расскажу как есть. Эта женщина, — он кивнул в сторону Ольги, — приходится сестрой одному казаку. Казак тот воевал за советскую власть против Семенова. Когда красным пришлось отступить, казак ушел в тайгу. Намедни я повстречал другого казака, Стахеева, ты его, Сергей Кузьмич, знаешь, а он меня знает и рассказал, что мой старый дружок, брат этой женщины, заходил к тебе, и ты его…
Иванцов терпеливо слушал Агеева, словно тот рассказывал историю своей жизни, но когда Агеев намекнул на то, что казак нашел себе приют именно в его, Иванцова, доме, Сергей Кузьмич склонил голову набок, словно так ему удобнее было рассматривать рассказчика, и не спеша ответил по слогам:
— Ни-ко-го я не пря-тал.
— Стахеев-то приводил к тебе казака?
— Приводить — приводил, а кто он, казак или золотарь, мне почем знать?
— Колючий нынче народ пошел, — заметил Агеев.
— С чего это ты колючим меня называешь? Чем я тебя уколол?
— Пошутил я, — смутился Агеев. — А ты, Сергей Кузьмич, в обиду… Я ведь тебе плохого ничего не желаю.
— И я тебе плохого не желаю.
— Да ты мне веришь? — уже раздраженно спросил Агеев.
— Если попросишь взаймы двадцать рублей — дам.
— Почему двадцать?
— У меня большие деньги не водятся.
Агеев растерянно пожал плечами. Ольга Андреевна, нетерпеливо слушавшая разговор Агеева с Иванцовым, пришла к выводу, что машинист не переубедит старика-железнодорожника, и решила вмешаться в разговор.
— Извините, товарищ Иванцов, — сказала она и запнулась, испугавшись того, что произнесла слово «товарищ», но Сергей Кузьмич, наоборот, почувствовал в этом обращении большую женскую искренность. — Меня, Сергей Кузьмич, вы вовсе не знаете и видите в первый раз. Я не собираюсь одалживать у вас денег и давать вам взаймы — их у меня тоже нет. Не гневайтесь на Агеева, что он меня привел к вам, горе привело. А вас я прошу об одном: передайте моему брату эту записку, — и Ольга Андреевна протянула письмецо, заранее написанное на кухне у Никитиной.
Иванцов доверчиво посмотрел на озабоченное лицо Ольги Андреевны, на ее сдвинутые брови с грустными глазами и развел руками:
— Где же я его увижу? Пришел человек — и ушел.
— Но может ведь случиться, что снова придет, не правда ли? Вы ему тогда и отдайте.
— Ладно, — согласился он и без большой охоты взял из рук Ольги Андреевны записку.
После ухода Агеева и Ольги Марфа Лукьяновна закрыла дверь и недовольно сказала:
— Как бы этот казак не накликал на нас беду.
— Чего ершишься? Если не народ будет помогать им (он побоялся сказать вслух «партизанам»), то кто еще поможет? Может, и нашего Ванюшу хранят…
— Чего же ты на людей набросился?
— Одно к другому не касается, может, они с тайной мыслью пришли, может, выведать что хотят. Дай-ка мне очки, почитаю, что она пишет.
Марфа Лукьяновна поднесла мужу очки, и он, старательно надев их на переносицу, спрятал дужки за уши. Потом развернул записку и медленно стал читать вполголоса:
«Степушка, я здесь у Агеева, на квартире у вдовы Никитиной. Оля».
— А ведь правду пишет, никакого такого страху нет. Может, снесешь, Марфа?
— Ложись спать, — ответила жена, — за ночь, чего доброго, еще передумаешь.
Утром, после ухода мужа на работу, Марфа Лукьяновна вспомнила про Ольгу, и в сердце прокралась жалость к молодой и тихой женщине. Достав записку, спрятанную Сергеем Кузьмичом под клеенку, она надела поношенный салоп, укутала голову платком и направилась к сестре.
Пелагея встретила Марфу Лукьяновну без особой радости, хотя сестры питали друг к другу большую привязанность.
— Где твой бородач? — спросила, усаживаясь, Марфа.
— Ушел в тайгу и не вернулся.
— Скажи на милость! Слезно просил устроить его с дружком, а устроили — ушел.
Пелагея, не выпуская шитья из рук, даже не взглянула на сестру. Она помнила просьбу Степана и в точности ответила: «Ушел в тайгу и не вернулся». Марфа же не стала допытываться, встала и, положив записку на подоконник, сказала:
— Если придет — отдай!
Ночью, закрывая дверь за своими таинственными жильцами, Пелагея вспомнила про записку и сказала:
— Приходила Марфа и оставила записку.
— Мне, что ли? — спросил в темноте Безуглов.
— Может, тебе, а может, твоему дружку.
Безуглов, словно ужаленный, подскочил к хозяйке и стал шарить в карманах, ища коробок со спичками. Пелагея протянула ему записку.