— Юра — это его барышня!
Сергей обернулся и нахмурил брови.
Медынцев замолчал, но кто-то из его компании шепнул ему на ухо, и тогда он крикнул:
— Весь в папеньку…
Сережа направился к Медынцеву. Булат успел крикнуть:
— Плюнь на эту пигалицу!
Поздно. Сергей строго спросил Медынцева:
— Кто тебе позволил чернить память моего отца?
— Подумаешь… — нагло улыбнулся Медынцев.
Сергей со всей силой закатил Медынцеву оплеуху. Гимназисты разбежались.
— Трусы! — закричал Сергей. — Дворянские оболтусы!
Прозвенел звонок. Все поспешили в класс. Предстоял урок латыни. Медынцева на месте не оказалось. Латинист вошел в класс, посмотрел на Сергея и сказал:
— Лазо, к директору!
Сергей догадался, что Медынцев успел пожаловаться Ивану Александровичу, но страха не испытывал.
— Кто дал вам право буянить? — спросил строго Клоссовский.
— Прошу извинить меня, Иван Александрович, но иначе я не мог поступить.
Директор сделал вид, что слушает небрежно, но это было далеко не так. Со слов преподавателей он знал, что Лазо ведет себя спокойно, наделен большими способностями и его ожидает в будущем ученая карьера. И вдруг такая нелепость.
— Медынцев сказал вам грубость?
— Ему вообще не место в классической гимназии.
— Не вам судить…
— Виноват, — ответил Сергей и опустил голову.
— Идите в класс, я потом разберусь.
С того дня Медынцев присмирел. Да и как было не присмиреть — директор не удалил Лазо из гимназии.
Июнь стоял невыносимо знойный. В гимназии заканчивались экзамены.
— Что ты думаешь делать дальше? — спросила Елена Степановна у Сергея.
— Поеду в Петербург.
Мать хотела дать сыну высшее образование, но из денег, вырученных за продажу усадьбы, за три года ушло больше половины. С переездом Сергея в другой город придется там платить за комнату, обед, прачке, портному, сапожнику.
— Я буду давать уроки, — сказал Сергей. — Затяну пояс потуже, помучаюсь четыре года, зато потом начну зарабатывать и содержать всю семью.
Так думала и Елена Степановна — других надежд у нее не было.
…В актовом зале, в присутствии всех преподавателей Иван Александрович Клоссовский вручал абитуриентам аттестаты. Вызывали по алфавиту, и первым был Булат. Юрий закончил с хорошими отметками, и Клоссовский пожелал ему успеха.
— Я надеюсь, — сказал он, — что вы продолжите свои занятия в университете.
Когда очередь дошла до Сергея, по залу пробежал легкий шорох. Все знали: стоит ему заговорить — каждый позавидует стройности его речи.
Ивану Александровичу ни разу не пришлось слушать Сергея, и ему неожиданно пришла в голову мысль:
— Лазо, быть может, вы выступите от имени учащихся?
— Слушаюсь, Иван Александрович.
Раздав аттестаты, директор обратился к абитуриентам с краткой речью. Он произносил ее ежегодно, и преподавателям она изрядно надоела. Словесник Орлов, широко расставив локти на столе, рисовал какие-то фигурки на клочке бумаги, а природовед Пантелеев, держа за крылышки пойманную муху, смотрел сквозь лупу на ее брюшко, вызывая улыбки на лицах абитуриентов.
Потом вышел Сергей. По традиции он должен был стоять лицом к преподавателям и спиной к товарищам, но Сергей отошел к боковой стене, чтобы иметь возможность поворачивать голову и к преподавателям, и к товарищам. Ни у Клоссовского, ни у педантичного и строгого инспектора гимназии Маланецкого не хватило смелости сказать Лазо, что он нарушил традицию и ему надо занять определенное место.
В зале наступила тишина. Пантелеев выпустил муху, и она, жужжа, полетела. Орлов, отбросив карандаш, нахохлившись смотрел на Сергея. С Лазо можно было спорить, не соглашаться, но ему нельзя было отказать в знаниях, в манере держать себя с достоинством.
— Я прошу прощения у педагогического совета, — начал Сергей, — что нарушаю традицию. Мне кажется, что юношам, которые завтра выйдут на распутье, надо подсказать, какую именно дорогу избрать. Мое слово будет больше относиться к моим вчерашним соученикам. Объяснить явления природы и законы жизни может и должен каждый мыслящий человек, желающий понять то, что совершается вокруг него. Почему органические существа так совершенны, так целесообразно организованы? Этот вопрос возникает у многих из нас, но не многие умеют правильно ответить. Даже ученые-мыслители обычно говорят: «Они созданы таковыми». Неумение объяснить эту загадку природы побудило многих ученых броситься в иную крайность. Указание на целесообразность и гармонию природы они встречают насмешкой и преследуют глумлением. Немецкий поэт Гейне чутко относился к науке и философии. В своем «Путешествии на Гарц» он рассказывает, как встретился с одним простоватым бюргером и тот стал ему надоедать своими измышлениями о целесообразности природы. Поэт, выведенный из терпения, постарался подладиться под тон бюргера и сказал: «Вы правы, в природе все целесообразно. Вот она создала быка, чтобы из него можно было сделать вкусный бульон; она создала осла, чтобы человек имел перед собой вечный предмет для сравнения; она создала наконец человека, чтобы он кушал бульон и не походил на осла».