— Студентик, — обратилась старушка к Сергею и посмотрела на него такими добрыми глазами, что он невольно улыбнулся и не дал ей договорить:
— Извините, я только собираюсь стать студентом.
— Тем лучше. Если вы одиноки и вам нужна небольшая, скромно обставленная комната, то могу вам предложить.
— С удовольствием! Разрешите записать ваш адрес… Часа через три я зайду к вам.
— Пожалуйста! Как вас зовут?
— Сергей Георгиевич.
— Так запишите, Сергей Георгиевич, Подьяческая, шестнадцать, квартира девять, Татьяна Сергеевна Сыромятникова.
Часа через три Сергей уже сидел в столовой у Татьяны Сергеевны в старом плюшевом кресле. Предложенная ему комната была обставлена более чем скромно: кроме железной кровати, маленького стола и двух стульев, в ней ничего больше не было. Какое, впрочем, это могло иметь для него значение?
Вечером Сергей снова записал в свою книжечку:
«Я понимал некоторое превосходство буржуазной культуры над дворянской. Я перенимал от нее необходимое, но не увлекался ею (развить, объяснить, что такое буржуазная и дворянская культура)… Какое великое счастье, что я вырвался, стал в стороне от той среды, которая меня вырастила. Пусть зависимость от родного дома была внешне сильная, но изнутри она умерла».
Прошло несколько дней, и Сергей влюбился в красу «горделиво вознесшегося из топи блат» Петербурга, но жизнь города не ослепила его своим блеском и шумом.
«Я не умею жить, работать и учиться, — признавался он самому себе. — Я встаю поздно, ложусь поздно, не знаю, что читать. Мне предстоит стать инженером-технологом, но я буду всезнайкой, ибо условия нашей русской действительности таковы, что если не хочешь рисковать остаться без службы, то надо знать технику во всей ее полноте, а не так, как ее преподают в институте».
Сергей пытался найти Кодряну, с которым можно было бы посоветоваться, но никак не удавалось. В адресном столе ему ответили, что в списках петербургских жителей Кодряну не значится.
Татьяне Сергеевне жилец понравился. По утрам он не свистел, как его предшественник, подражая певчим птицам. Весь день его не было дома, а приходя, читал запоем до полуночи. Гости к нему не ходили, окурков хозяйка не находила ни под кроватью, ни в углах, короче, жаловаться на него не за что было.
Сергей полюбил Технологический институт, полюбил химию, математику, и в то же время книга Тимирязева о жизни растений, из которой он непрерывно черпал знания и жизненный опыт, продолжала оставаться для него настольной.
Проходили дни, недели, месяцы. Приближался 1913 год. Юрию Булату он написал:
«Новый, большой город, куда я попал, сразу вызвал во мне много запросов. Все они настойчиво требовали ответа. Спокойно наблюдая за жизнью столицы, я все сильнее проникался сознанием глубокой закономерности тех сложных связей и вопиющих противоречий, которыми полна эта жизнь. Читал я книгу гениального человека, а поражался его светлому уму, я чувствовал за этим умом жизнь, обильно залитую светом мыслей, и тем самым я болезненно чувствовал, что у меня этого света нет…
Если ты не хочешь, чтобы тебе была суждена судьба городского обывателя, который чувствует себя неловко вне своей квартиры, если ты не хочешь поступиться своими мыслями и вступить в сделку с совестью, лишь только тебе угрожают опасность и лишения, если ты хочешь быть господином своих поступков — приучай себя к труду, закаляй себя лишениями. Меня не страшит суровая жизнь и физический труд. Я лично стремлюсь к тому, чтобы изучить в совершенстве свою специальность и знать какое-нибудь ремесло.
Считается, что слесарь учится три года. Печатник — столько же. Меньше надо учиться сапожному и портновском делу. Механик по образованию может научиться слесарному делу за год. Мне, студенту-технологу, не трудно изучить слесарное дело и управлять машинами. Полезно уметь и хорошо плавать, а главное — много ходить пешком. Надо без подготовки пройти триста верст.
Мы с тобою уже знаем, какая зависимость существует между внешним строем и нашим развитием, мы познали и влияние общих условий жизни коллектива, класса на каждый входящий в него индивидуум, мы часть этого единого целого, и потому смешным должно казаться всякое отделение своей участи от участи того коллектива, к которому мы принадлежим».
Морозная мгла окутала ночной Петербург. Газовые рожки, зажженные фонарщиком, светили тускло.
В комнате у Сергея тепло. Присев к печке, он погрузился в чтение. Материнские письма были похожи одно на другое: жалобы на Бориса, восхищение Степой, незначительные новости по дому и настоятельная просьба приехать при первой возможности. Но в сегодняшнем письме о братьях только несколько строк, остальное мать посвятила себе. Она писала о трудностях, о невозвратимых годах молодости и жаловалась на приближающуюся старость и одиночество. Степан Михайлович Лузгин, председатель Кишиневского суда, овдовевший несколько лет назад, готов переехать к ней в дом…