— А костюмчик вам придется сменить, Анатолий Николаевич, — сказал он в заключение.
— Анатолий Анатольевич, — поправил его Лазо.
— Это отчество забудьте. Отсюда вы уйдете с паспортом на имя Анатолия Николаевича Гурана, грузчика Первореченской мельницы, и в костюме, который я припас. Неподалеку отсюда для вас сняли каморку, в ней печурка, чайник, кружка, в общем, имущество грузчика. Спать будете на полу, тюфяк там тоже есть.
— Когда я повидаю членов комитета? — спросил Лазо.
— Сегодня вечером у меня, но если хотите, то провожу вас сейчас к Всеволоду Сибирцеву. Времени у меня в обрез, надо спешить в мастерские.
Всеволод Сибирцев и Сергей Лазо сожалели, что в Петербурге им не пришлось познакомиться.
— Лучше поздно, чем никогда, — сказал Сибирцев. — Зато теперь нас водой не разольешь.
Сибирцев был похож на типичного студента-революционера: всегда в косоворотке и студенческой фуражке. Ему мешала близорукость, и он носил пенсне. Когда протирал стекла, то опускал глаза. Черты лица были удивительно правильные, выражение лица задумчивое. Впрочем, эта задумчивость возникла еще в юношеские годы, как и у брата Игоря, унаследовавшего эту черту от матери Антонины Владимировны. Мать любила своих сыновей, воспитывая их в революционном духе, звала к борьбе с царским режимом.
— Без знаний вы не сумеете завоевать сердец тех, кого следует направить по революционному пути, — говорила она. — Не бойтесь жандармов, но будьте осмотрительны. Я хочу, чтобы вы выросли борцами за народное дело!
Всеволод Сибирцев обрадовался приходу Лазо. Он относился к нему с подчеркнутым уважением, ценя в нем военные и организаторские способности, возлагал на него большие надежды и не сомневался, что Лазо бесспорно выполнит любое задание партии. Казалось, Лазо родился для революционной работы, но в условиях подполья тяготился конспирацией и своим нелегальным положением.
— Если хочешь, поговорим о всякой всячине, а уж потом о деле, — предложил Сибирцев, неожиданно обратившись на «ты» к Лазо.
— Не лучше ли о деле, а уж потом о всякой всячине?
— Ко мне должен прийти товарищ, приехавший из Москвы с директивой ЦК, и наша беседа будет происходить в твоем присутствии.
Лазо сразу преобразился.
— Далека Москва, а помнит о нас.
— Ты что-нибудь слышал о Кодряну? — спросил Сибирцев.
— Ни-че-го…
— А мне довелось.
— Значит, жив Федор Иванович! Где же он сейчас, мой дорогой?
Сибирцев снял пенсне, стал протирать стекла носовым платком, глядя близорукими глазами на Лазо.
— Этим летом, — сказал он глухим голосом, — когда ты находился в тайге, гарнизоны двух фортов Кронштадта Красная горка и Серая лошадь подняли мятеж. Нити мятежа вели к штабу фронта, мятежниками командовали бывшие офицеры, они же их подстрекали. Но Петроград, как понимаешь, не Владивосток, и мятеж был подавлен. Не обошлось, конечно, без жертв. И в этом бою погиб Федя Кодряну.
Лазо отвернулся. По его вздрогнувшим плечам Сибирцев понял, что с командующим. «Когда у человека личное горе, то самое лучшее — выплакать его, — подумал он, — легче станет на душе».
Лазо за два с лишним года потерял немало друзей. Нелегко сходился Сергей с людьми, не со всеми он вступал в дружбу, но уж если верил человеку, то крепко и безгранично. «Революция требует жертв, — думал он, — я ведь сам говорил об этом партизанам, но почему гибнут именно мои друзья? Погибла Лебедева, погибли Кларк и Бронников, погиб Таубе, Миша Попов, погибли братья Балябины и Богомягков. И вот теперь, оказывается, погиб и Кодряну. Мучительно переживать смерть близких, родных по партии друзей».
В комнату вошла шестнадцатилетняя девушка с длинными светло-русыми косами и произнесла:
— Дядя Сева, он пришел!
Лазо понял, о ком идет речь, и украдкой вытер слезы.
Дверь отворилась, и на пороге остановился высокий человек в новой шубе с бобровым воротником, держа в руках шляпу. Он был похож на столичного актера, и только руки выдавали его — на пальцах были узлы, которые обычно образуются у старых рабочих.
— Илья Илларионович Сухотин! Я приехал сюда с целью открыть банкирскую контору.
Это был условный код.
Сибирцев встал, крепко пожал руку гостю и сказал:
— Знакомьтесь! Наш командующий — Лазо.
Сергей Георгиевич по-военному вытянулся.
— Я представлял себе вас уже пожилым. Вы откуда родом?
— Из Бессарабии.
— Лазо, Лазо… — несколько раз повторил Сухотин, — право, не догадываюсь, какой вы национальности.
— Молдаванин.
— Как и Фрунзе!