— «Фрунзе» по-молдавски «лист», — сказал Лазо. — На моей родине это распространенная фамилия. Во многих наших песнях неизменно фигурирует лист: зеленый, дубовый, осенний, виноградный.
— Запахло экзотикой, — пошутил Сибирцев. — Может быть, займемся делом?
Сухотин снял шубу и, бросив ее на спинку стула, заметил:
— Честное слово, стыдно ходить в таком роскошном армяке.
Лазо от души рассмеялся.
— Сколько вы намерены здесь пробыть, Илья Илларионович? — спросил Сибирцев.
— Не больше недели.
— Тогда перенесем вашу информацию на общегородскую партийную конференцию.
— Очень хорошо! — согласился Сухотин.
На нелегальной общегородской партийной конференции, проходившей в строжайшей конспирации, обсудили причины неудавшегося мятежа Гайды.
— Почему не удался мятеж? — спросил у делегатов Сибирцев и тут же ответил: — Потому, что фельдшера подвели «союзники»: американцы и японцы. Они заверили «демократический» блок, созданный из эсеров и меньшевиков, в том, что сохранят нейтралитет, но нарушили его. Из этого следует сделать вывод. Японцы и американцы, для которых Приморье огромный кладезь богатств, не покинут наш край, пока мы сами их не вытурим. В то же время мятеж, в котором приняла участие кучка рабочих и крестьян, поверивших эсерам и меньшевикам, произвел сильное впечатление на трудящихся. Все убедились в том, что не только рабочие, но и интеллигенция недовольна режимом Розанова. На днях мне пришлось беседовать с Лазо. Он спросил: «Как только мы свалим розановскую власть, то сразу перейдем на советскую систему?»
— Иначе быть не может, — раздались отдельные голоса делегатов.
— Наш командующий, к чести его, не отстаивает такую точку зрения, — продолжал Сибирцев, — он лишь задал вопрос. Дальневосточный комитет партии считает, что власть в нашем крае должна сперва перейти в руки объединенного революционного комитета. Подготовка к восстанию должна вестись под флагом земской управы. Раньше чем начать восстание, мы проведем генеральную репетицию в виде однодневной забастовки, но главную роль сыграют наши партизанские отряды, находящиеся в тайге. С этой целью комитет партии постановил создать военный отдел и назначил его руководителем Сергея Лазо.
С места встал делегат Эгершельда — портового района города — и, не прося у председательствующего слова, перебил Сибирцева:
— Не нужно нам земство. В России советская власть, а мы что — маленькие? Разве в октябре семнадцатого года большевики блокировались с земцами? Товарищ Сибирцев что-то напутал, не верю, чтобы Дальневосточный комитет стоял на такой точке зрения.
Начались споры: одни считали, что прав комитет партии, другие поддерживали мнение представителя Эгершельда.
— Тише, товарищи! — старался успокоить делегатов председатель конференции. — Слово имеет представитель Москвы, товарищ Илья.
Мгновенно все стихло.
Сухотин говорил медленно, но убедительно:
— То, что товарищ из Эгершельда задал такой вопрос Сибирцеву, вполне уместно, но его сравнение неудачно. В октябре семнадцатого года большевики, опираясь на миллионные массы солдат, рабочих и крестьян, подняли восстание против меньшевиков, эсеров и контрреволюционной военщины. Перед нами в те дни был один враг — отечественная контрреволюция. Здесь же, в Приморье, иная картина. Во всем крае интервенты. Они сильно вооружены, на рейде стоят их корабли. Если бы Дальневосточный комитет знал, что интервенты не посмеют вмешаться и помочь белогвардейцам, то он тотчас бы назначил вооруженное восстание. Начать же борьбу с интервентами грозит тем, что Советская республика будет вовлечена в войну на Дальнем Востоке. Это опасно. Лучше готовиться к перевороту под демократическими лозунгами, временно передать власть земской управе, а уж потом установить полностью советскую власть, ибо Дальний Восток — неотъемлемая составная часть нашей республики.
— Товарищ Илья, — спросил делегат Эгершельда, — это ваше личное мнение или директива Москвы?
— Центральный Комитет рекомендует такую форму, учитывая местные обстоятельства, но дело самих делегатов решить этот вопрос.
Каморка, в которой поселился Анатолий Гуран, не имела окна, и даже днем в ней приходилось сидеть при каганце. В маленькой печурке горели дрова. Каморка была наиболее безопасной квартирой Лазо, а его новый паспорт и внешний вид не давали повода к подозрению. В ватных штанах и телогрейке, выпачканных мукой, Лазо держал себя нарочито грубовато. Из-под ушанки выглядывал смолистый чуб, на ногах тяжелые нечищеные сапоги.