Неожиданно возникла уйма дел. Раньше всего Сергей решил поехать в Питер, переименованный в Петроград, чтобы проститься с Тихоном и Жарковым.
Никанор выглядел озабоченным.
— Завод завален заказами, — сказал он. — Цеха работают в две смены. Рабочих рук не хватает, многих отправили на фронт. Как бы и меня не послали в окопы. — Он повременил и добавил: — Пропадут жена и детки.
— Не надо падать духом, — утешал Сергей.
— Это не в моем характере, но веселого мало, — ответил Жарков. Большими руками он тер лицо, словно хотел разгладить морщины. — Дружка своего нашел? — спросил он неожиданно.
Речь шла о Кодряну.
— Сам отыскался. Еще зимой забрел ко мне на квартиру, а потом опять как сквозь землю провалился. Ты почему, Никанор Алексеевич, вспомнил про него?
— Ребята сказывали, что жандармы накрыли каких-то студентов и среди них молдаванина, так вот думаю: не твой ли?
Сергей подумал: «Неужели Федор Иванович опять попал в сети охранки? Не спасла, видно, его форма подпоручика».
— Мне бы Тихона повидать, хочу проститься с ним.
— Как это проститься? — удивился Жарков.
— Мобилизовали меня в московское военное училище.
— Значит, расстаемся?
— Выходит, что так.
Над городом нависли сумерки. Вот-вот потемнеет небо и зажгутся первые звезды. Дойдя до угла улицы, Жарков остановился и сказал:
— Прощай, Сергей Георгиевич! Желаю тебе успеха.
— Прощай и ты, Никанор Алексеевич! Тихону передай от меня низкий поклон и скажи, что я буду верен нашему делу.
Мобилизованных студентов обмундировали на скорую руку. Сергей получил гимнастерку, бриджи, фуражку защитного цвета, солдатские сапоги и шинель из крепкого ворсистого сукна. Он долго не мог привыкнуть к крючкам, которыми приходилось застегивать полу.
Со сборного пункта мобилизованным предстояло идти строем до Лефортова. Вел их командир учебного взвода, старший портупей-юнкер.
— Отставить разговоры! — предупредил он. — На вас не студенческие шинели, а юнкерские. Идти в ногу! Не озираться!
Здание Алексеевского училища в Лефортове, выкрашенное в светло-желтую краску, не отличалось привлекательностью. Перед зданием простирался обширный и унылый плац, на дальнем краю его стояли невзрачные дома. На покосившихся оконцах висели кисейные занавески, на подоконниках — герань.
Длинные и пустые коридоры училища пугали новичков. Шаги отдавались гулким эхом из конца в конец.
Сергей с легкой грустью вспомнил свою комнату. Вот тебе и революционная работа…
Среди юнкеров Сергей оказался самым способным и прилежным, вызвав к себе внимание преподавателей. Полковник Добронравов, замкнутый и малоразговорчивый офицер, с тщательно расчесанным пробором и лоснящимся от жира носом, считался знатоком артиллерийского дела. На занятиях он нередко обращался к Сергею.
— Юнкер Лазо, — говорил он, — объясните роте принципы стрельбы с закрытых позиций.
Юнкера любили слушать Сергея: он рассказывал живо и увлекательно, приводя примеры из прочитанных им книг. Добронравов даже намеревался предложить начальнику училища назначить Лазо своим помощником, но неожиданный случай заставил его отказаться от своего намерения. Остановив однажды Сергея в коридоре, полковник спросил:
— Вы из офицерской семьи?
— Никак нет, ваше высокоблагородие. Я родился в деревне, в семье землевладельца.
— Откуда же у вас такие знания?
— Интересовался многими науками, в том числе военными и общественными.
— Общественными? — повторил полковник. — Этак можно и всякой революционной дребедени начитаться.
Сергею следовало промолчать, и тем бы, вероятно, все кончилось.
— Революционной дребедени не бывает, ваше высокоблагородие, — ответил он прямо.
— Вы революционер? — повысил голос Добронравов и уставился на Сергея холодными и строгими глазами.
— Никак нет, выше высокоблагородие.
— Вы же ересь несете, да еще в Алексеевском училище… Да я вас…
Полковник, не договорив, быстро повернулся и пошел строевым шагом по коридору.
После этого разговора начальство стало присматриваться к Лазо.
Тяжело потекла жизнь в училище. Военная муштра давила человека. Каждый день одно и то же: подъем, строевые занятия, скучные лекции, ночные дежурства. Только два часа после однообразного обеда можно провести по своему желанию.
Сергея зачислили во вторую роту. Ею командовал капитан Золотарев, затянутый в рюмочку офицер, с прилизанными волосами и усиками, от которых всегда несло запахом фиксатуара, с припухшими веками. Встречая юнкеров, капитан смотрел им прямо в лицо и бросал коротко: