Золотарев уже не преследовал Сергея и давал ему по воскресеньям увольнительную записку.
На Красноказарменной улице, примыкавшей к боковой стене училища, Сергей познакомился с пожилой вдовой Таисией Васильевной, которой отдавал стирать белье. Проникшись к ней доверием, он перетащил в ее квартирку свой сундучок с книгами, чемодан с вещами и студенческую шинель.
В Бессарабии стояла еще теплая осень, когда Елена Степановна получила от Сергея письмо, в котором он сообщал, что его скоро отправят на фронт. Сначала она решила поехать в Москву со Степой, но потом раздумала и стала собираться в дорогу одна. Для Сергея были испечены два пирога и ванильные пряники, а в корзинку уложены яблоки и виноград. Сборы длились несколько дней. Елена Степановна сама пекла, готовила, суетилась и все время не переставала думать о предстоящей встрече с сыном, которая не сулила радости уже только потому, что его отправляли на фронт, откуда обычно возвращались калеками, а то и вовсе не возвращались. Отъезд первенца в армию безмерно волновал Елену Степановну и доводил ее почти до отчаяния.
В Москву она прибыла в октябрьский прохладный день. Выйдя из вагона, Елена Степановна, увидев Сергея, готова была броситься ему в объятия и заплакать, но сдержала себя. Он сам привлек ее к себе и обнял. Мать выглядела такой, какой он видел ее в последний раз, но в волосах уже блестела седина.
— Дожила, — сказала она и всхлипнула. — Института не дали закончить и гонят в окопы. Думаешь, матери легко?
Сергей попытался успокоить ее:
— Я ведь живой еще… Не надо плакать.
— Чему же радоваться? Я вот поговорю с твоим генералом. Могла я уломать когда-то Клоссовского…
— Не место здесь толковать об этом, мама, — мягко сказал Сергей и, подхватив в одну руку чемодан, а в другую корзинку, двинулся по перрону, увлекая за собою Елену Степановну.
Поселил он ее на квартире у Таисии Васильевны и ежедневно приходил к ней.
День выпуска приближался. Юнкера ожидали со дня на день, что им объявят об отъезде.
Отпуская юнкеров на воскресный день, капитан Золотарев предупредил:
— В последний раз гуляете.
Весь день Сергей провел с матерью. Она рассказывала ему о братьях, вспоминала его детские годы в Лазое, лишь бы отогнать мысль о предстоящем расставании. Таисия Васильевна, сидя за столом, слушала словоохотливую Елену Степановну, изредка вставляя:
— И не говорите! Растишь дитя, а его забирают…
— Помнишь, Сережа, — обратилась Елена Степановна к сыну, — как ты мечтал ездить верхом на Буланке, стрелять из охотничьего ружья? Как будто совсем недавно…
Она не договорила из-за душивших ее слез.
— Будет вам убиваться, — успокаивала ее Таисия Васильевна. — Вернется ваш сын живой и невредимый…
Утром на построение явился начальник училища, генерал с горбатым, покрытым густыми сизыми прожилками носом. Он поздоровался с выпускниками, вынул из обшитой красным сафьяном папки лист бумаги и, откашлявшись, стал вызывать по фамилиям. Молодые прапорщики, на плечах которых уже золотились погоны, выходили из строя и настороженно вслушивались.
— Прапорщик Седов, закончивший с отличием, дисциплинированный, назначается в действующую армию, в сто семьдесят второй Лидский пехотный полк. Прапорщик Курнаков, отличившийся послушанием, назначается в действующую армию, в шестьдесят первый Владимирский пехотный полк.
Дошла очередь до Сергея.
— Прапорщик Лазо назначается в пятнадцатый Сибирский пехотный запасный полк с отправкой в город Красноярск Енисейской губернии.
Сергей удивленно посмотрел на генерала.
…Позади остался Ярославский вокзал. В окне мелькали подмосковные дачные местности. Поезд мчался на восток, в Сибирь. Заходило холодное солнце за лесом, золотя макушки берез, рядом с железнодорожным полотном бежала дорога, по которой тянулись крестьянские возы.
В вагоне было шумно и накурено.
Поместившись на верхней полке, Лазо достал записную книжку и записал:
«Вот все старое оборвано внешними событиями…»
ГЛАВА ПЯТАЯ
За Курганом в вагон ввалился чиновник ведомства почт и телеграфов с пузатым чемоданом, перевязанным крепкой бечевкой, и с гитарой под мышкой.