«Дорогая! Мерзавцы убили Борю, но я жив, Вася жив, и тысячи товарищей живы, мы отомстим за его смерть. О детях не беспокойся, вырастим.
Машков совершенно изменился. Он снял с себя пулеметные ленты, спрятал чуб, который обычно свисал из-под бескозырки, наглухо застегнул бушлат и в присутствии командующего молчал.
— Чего призадумались, Виктор Иванович? — спросил Лазо, от которого не ускользнула перемена в Машкове.
— Кабы я от Иркутска так путь разрушал и стрелял бы по целям, то мятежники топтались бы еще у Байкала.
— Поздно жалеть.
— А я решил ошибку исправить. Команду подрывников уже сколотил, ребята дело поняли и знают теперь что к чему. Хотел бы отлучиться на денек-другой.
— Но с тем, чтобы вернуться? — спросил Лазо, не проявляя интереса к тому, что сказал матрос.
— Обязательно, товарищ главком. Я ведь не на прогулку иду.
Командующему небезразлично было знать, куда собирается Машков, но он решил не расспрашивать. Он понимал душу бойца, знал, что каждый стремится показать себя в бою, показать свою преданность революции, завоевать симпатии окружающих. Машков не отличался от других, но неудачи на фронте он воспринял как непоправимое горе. И только с приездом командующего заметно изменился. «Подучить его, — думал Лазо, — и он вполне сумеет командовать бронепоездом».
— Идите, Виктор Иванович!
По тому, как Лазо сказал, Машков почувствовал, что командующий охотно отпускает его, тем более что он вправе был его не отпускать в такое напряженное время.
— Старшим за меня останется один из курсантов. Я прикажу ему находиться при вас.
— Хорошо!
Машков вышел из бронепоезда и медленно побрел в сторону леса.
Над Прибайкальем в ослепительно синем небе стояло горячее солнце. Плавленым золотом горели кроны деревьев. И вспомнил Машков море, которому отдал целых десять лет жизни. Хорошо бы сейчас искупаться, а здесь одна трава да листва.
Машков вошел в лес. В глубине его прокричал горный козел, и эхо прокатилось по логам. Повсюду, насколько мог охватить глаз, матрос видел бредущих в одиночку и группами красноармейцев. Это были те, кто под напором чехословацких мятежников отступили в беспорядке и теперь отходили лесами и непроезжими дорогами на восток. Машков махал им бескозыркой, звал, и все, кто замечал его, шли к нему.
— Зачем звал? — спросил боец с взлохмаченными волосами и обросшим лицом.
— Раз звал, значит, имею на то право, — усмехнулся Машков, хотя ему было не до веселья.
— Ну какое такое право? — наступал боец. — Всыпать бы тебе по тому месту, откуда ноги растут.
— Молчи, драпун! — изменил мгновенно тон Машков. — Я таких, как ты, одним махом в бесчувствие приводил. Бежишь, сволочь, от захватчиков? Куда бежишь? Сибирь, дескать, необъятная, где-нибудь пережду, перезимую, а там видно будет. А Россию отдать на растерзание чужестранцам не боишься?
— Да ты почем знаешь, что я…
— Молчи, сучий сын, — пригрозил Машков и положил правую руку на кобуру. — Я говорю от имени командующего фронтом Лазо. Скажешь слово — и не станет тебя на свете, не будет носить русская земля такого ирода.
Остальные слушали и молчали. Каждый сознавал, что матрос прав, и готов был искупить вину, но не знал, что нужно для этого делать.
— Товарищ правильно говорит, — неожиданно заговорил один из бойцов в латаном пиджачишке и рваных штанах. — Командиры нас бросили, вот мы и бредем. Кто же за нас будет воевать?
Тот, кого Машков назвал драпуном, сердито сел на траву.
— Ребята, которые из вас посильнее, подайтесь в лес и зовите сюда бойцов, — сказал Машков.
Вечером, когда в небе зажглась первая звезда, матрос вошел в бронепоезд и, вытянув руки по швам, отрапортовал:
— Товарищ главком, привел сто шестьдесят пять бойцов… Собрал их в лесу. Покажитесь им, скажите слово, чтобы вера в победу зажглась.
— Молодец, Машков! — обрадовался Лазо. — Пойдем к ним!
Днем Лазо подыскивал для себя наблюдательный пункт и следил за противником. Ночью бронепоезд отходил на позицию, отмеченную командующим, а подрывная команда взрывала мосты и железнодорожное полотно. Чем медленнее двигался Лазо к Чите, тем спокойнее могли эвакуироваться из Читы партийные и советские учреждения.
Машков с группой стойких бойцов сумел задержать небольшие части, и те, переформированные начальником штаба, принимали на себя роль арьергарда, но последним все же покидал фронт Лазо с бронепоездом.
Снабжение бойцов было поставлено из рук вон плохо, да и откуда могло прибыть продовольствие, если тыловые снабженцы еще до приезда Лазо на станцию Хилок умчались на чем попало в Читу. Тогда Машков выделил маленький отряд курсантов, которые должны были реквизировать хлеб, мясо и соль у кулаков, но поблизости не было сел и деревень. Среди бойцов возникало недовольство.