И вот я, абсолютно босой, с заплаканным лицом и вновь сочащимся шармом на шее, разбитый физически и морально, лежу лицом в грязи, придавленный в затылок довольно увесистой дубиной с неприятно острыми сучками. Которые больно вонзаются в мою кожу, и я не могу толком пошевелится. Рука на извороте зафиксирована тощей лапой. А тучный пацан навалился на мою бедную шею, почти всем своим телом. А я лишь исподлобья смотрю на эту картину, под названием, местная, голопузая шпана, наехала на бывшего десятника золотой орды. И не просто наехала, а втоптала его в грязь.
— Толстый, смотри не сломай волчонку шею, а то ты можешь… — звенящим словно колокольчики, детским, властным голоском, остановила от необдуманных действий тучного парнишку, явно заправлявшая здесь девчонка.
— Могу! — заржал пацан. — И шею могу, и руку, и ногу…
— Я знаю, что ты можешь! Тупица! — она подошла поближе и заехала смачный подзатыльник. — Вот по этому и говорю, что бы ничего волчонку не сломал.
— Чего бьёшься! — обиделся толстяк. — Я не тупица… Или может, ты в этого зверёныша влюбилась? Не каждый с Чубом закуситься посмеет! А этот, даже на поединок его вызвал. — явно съехидничал толстый. — Ай! — это прилетел подзатыльник, уже от самого старшего из троицы.
— Думай, что языком своим мелешь! — дал понюхать свой кулак подросток. — И кому! Это понятно?
— Белый! Да пошутил я… — оправдывался толстый. — И пошутить уже нельзя, что-ли…
— В следующий раз, за такие шутки выбью тебе все зубы. — спокойно сказал Белый. — А у тебя их и так, не очень много осталось… Сладкоежка… — я хоть и не мог толком крутить головой, но краем глаза видел что происходит. И как только худой пацан немного ослабил давление на руку, тоже двинув за компанию Толстому по шее, а жирный тут же убрал свою дубинку, в попытке хоть кому-то дать сдачи, выбрав видно самого слабого, я перекувыркнувшись, высвободил свою руку.
Оказавшись возле девчонки, быстрым движением выхватил у неё ножик и тут же двинул ошарашенному блондину головой в живот. А затем со всей дури заехал по ноге. Запрыгнув на опустившуюся на колено, согнувшуюся от боли в три погибели фигуру, приставил свой волчий коготь к его горлу.
— Эй! Пацан. Успокойся… — прошептал блондин. — Мы же просто пошутили… — и парень, почувствовав что я немного ослабил хват, тут же попробовал перехватить мой ножик и встать на ноги. Я же в ответ вонзился зубами в его ухо. — Всё, всё! — заорал Белый. — Отпусти! Больно то как!
— А вы драться больше не будете? — очень вежливо процедил я сквозь зубы, всё ещё не отпуская его покусанное ухо. — Или мне его полностью откусить? — пускать в ход нож, я ясное дело не планировал.
— Не будем, не будем! — искренне заверил меня блондин. Я посмотрел на девчонку.
— Хм! — хмыкнула она и бросив мне мои сапожки, развернулась и пошла дальше по улице. Я немного оторопев, отпустил блондина и тупо смотрел как вся шайка, включая и державшегося за ухо Белого, тут же двинулась вслед за ней. Пройдя метров двадцать, девчонка обернулась в мою сторону и крикнула:
— Чего стоишь? Чай, не на сватанье. Догоняй давай! — и снова направилась к центральной площади. А за ней в припрыжку, и вся её свита.
Догнавшая меня и запрыгнувшая на плечо одноглазая белка, вывела меня из ступора. Тяжело вздохнув, я пустил её себе под рубаху и пытаясь на ходу одеть свои сапожки, отправился вслед за исчезающими за поворотом ребятами…
Глава 27
— Комар! — вовсю орали ребята у меня под двором.
— Я кататься, тётя Любава! — выкрикнул я выбежав из дома. И прихватив с крыльца деревянные санки, что есть сил заперебирал ногами по вновь выпавшему снегу.
— Шапку забыл! — вышла в след за мной, моя приёмная мать.
— Не нужно! Сегодня солнышко! Тепло! — ответил я, смеясь и толкаясь с бросившим в меня заранее приготовленными снежками, раздухарившимся Толстым. И мы всей нашей дружной компанией, побежали к крутой, исполосованной сотнями линий, заснеженной горе.
Полгода пролетело как один день. И у меня, с рождения лишь тем и занимавшимся, что боровшегося за свою жизнь, наконец то было настоящее детство! С весёлыми друзьями, играми и настоящими родителями. Которого я и в прошлой-то жизни, был лишён напрочь. И чтобы хоть как-то прокормить своих многочисленных братьев и сестёр, с ранних лет вынужден был зарабатывать, целыми днями горбатясь за гроши на разных, на тяжёлых роботах…
Приёмная мать, так удивительно похожая на мать родную, оказалась очень милым и заботливым человеком. И даже мою уродливую белку, сразу приняла как родную. Чего нельзя было сказать о волчице. И лишь эмоциональный рассказ отца о том, как я рискуя своей жизнью вступился за еле живое животное, заставил её смирится с присутствием хищного зверя в их доме. Где уже имелось, хоть и небольшое, но всеми любимое, милое создание. Постоянно требовавшая к себе повышенного внимания. И я, в первые месяцы хоть и был безвылазно занят налаживанием своей новой жизни, то сейчас у меня вполне хватало времени присматривать за новорождённой сестрой и поддержанием уюта в доме. Чем заслужил немалое уважение вновь обретённых родителей. Как впрочем, и доброй половины этого поселения. Которые почтительно кланялось, лишь завидев мою небольшую фигуру.