И наверное, эта его искренняя удивленность подкупила комиссара.
— А как тебя прикажешь понимать? — уже мягче, расстроенно скорей, чем сердито, спросил комиссар.
— Да уж не так. Ну скажись бы тебе, так ты бы запротестовал, сказал бы: не мечись, с ротных надо больше спрашивать, а то будешь метаться, а они подремывать, толку будет мало. Так ведь?
— А ты не согласен?
— Я считаю, что ротные делают свое дело как надо. Не делали бы, и разговор с ними был бы другой. Крутой был бы разговор. Понимаешь ли, в чем дело: пришлось мне однажды знавать начальника, который приедет, наговорит всего, накачает нашего брата и уедет. Настырный был человек, ничего не скажешь. И заметь, считался хорошим руководителем. Куда от него деться, ума не хватало. С мужиками к тому времени у меня общий язык был. Они меня и спрашивают: „Что же делать-то, Николай Иванович?“ Покумекали мы и решили: что ни скажет этот начальник, соглашаться и поддакивать, а делать все как по делу требуется. Признаюсь, было: взял на душу грех — сам уверил начальника, что лично все досконально проверю, сделаю, как указано. Отвел я его от дела, таким образом, в сторонку, и жить стало можно. Уродилось все на славу, все довольны, а больше всех начальник. Он прямо торжествовал. Вот, говорит, что значит настоять на своем. Ну мы, конечно, опять поддакиваем. Так и жили. А что поделаешь? Ведь не скажешь ему — убирайся, три оклада из своих заплатим, только нам жить и работать не мешай! Понимаешь, комиссар, боюсь я оказаться в положении этого начальника. Свалить вину на других, права качать — дело не хитрое — на то власти хватит. А вот со всеми вместе дело сложней делать… Это насчет моей мягкости к ротным. А насчет тебя и начальника штаба скажу, что зря вы обиделись. Если бы я не надеялся на вас, так разве бы ушел, оставил бы батальон без командира? Ведь у нас же договорено: если что случится, немедля командовать батальоном тебе, а тебя нет, начальнику штаба. Как же я оставил батальон без командира? Конечно, полез я к ним не по делу, но черт его знает, как это все вышло? И в голове этого не держал, как уходил, хотел только посты проверить, но как вот почувствую, где рвань им дать можно, так не могу удержаться!
— Ну ладно… ладно, отдыхай, — положив на плечо ему руку, проговорил комиссар, повернулся выйти, но у самой двери задержался, вздохнул и сказал:
— Жаль будет, если тебя за это с батальона снимут..? Жаль…
„Как-то у меня все нескладно выходит, — растревоженно думал комбат, когда комиссар ушел. — Хочешь как лучше, а получается…“.
А в той половине землянки хлопали входные двери, слышались голоса распоряжений, разговоров по телефону. Комиссар с начальником штаба проверяли готовность рот к возможной вражеской вылазке. Тарасов забыл попросить их об этом, и теперь ему было приятно, что они все поняли сами. Успокоившись, что все будет сделано как надо, он помаленьку стал впадать в какое-то странное состояние то ли полудремы, то ли полусна. Усталость одолела его. И он уже не понимал, то ли наяву, то ли во сне слышатся ему и звуки, и голоса людей… Опамятовала его тишина. Он не знал, что было в этой внезапной тишине тревожного, но отчего-то встревожился сразу. Наверное, оттого, что уж очень стало тихо. А может, его встревожил чей-то голос, звучавший, как на вымершем месте. Он даже не понял сразу, кому принадлежал этот голос, так он изменился. И только потому, что голос этот с запинкой, с задержкой произносил слова, иногда говоря коверканные фразы, догадался, что это голос начальника штаба. Один он знал немецкий язык. Комбат не слышал начала перевода, но из услышанного понял, что это был вражеский приказ о наступлении. Потом понял он, что наступление назначено на сегодня.
Живя в постоянном напряжении, подсознательно даже чувствуя возможность нападения врага в любую минуту или получения приказа начать бой самим, он не просто знал, что ему следует делать прежде всего при самых разных возможностях боевой обстановки — он сжился со множеством самых разных вариантов боя. И сейчас мгновенно понял он ту огромную важность и значение вражеского приказа.
Железная дорога Ленинград — Мурманск была фашистами перерезана. Для связи с Мурманским портом и северным участком фронта протянули новую линию от станции Обозерская до Беломорска. Нацелив основной удар на этот участок фронта, где стоял в обороне и батальон Тарасова, фашисты решили разгромить наши войска и, двигаясь вперед, захватить Беломорск, чтобы с суши отрезать от страны Кольский полуостров.
Уже почти физически ощущая, какая угроза нависла над его батальоном, полком, дивизией, фронтом, Тарасов даже не подумал о том, что важный приказ противника добыл он со своими бойцами. Теперь ему было наплевать на все, кроме того, как верней поступить.