«Давай, давай!» — торжествующе думал Тарасов, видя, как наши бойцы с другой стороны вплотную набегали на батарею. Первым их увидел вражеский артиллерист. Выронив снаряд, он что-то вскрикнул (Тарасов видел, как он широко открыл рот), взмахнул руками и, подсеченный пулями, скрючился и ткнулся в снег.
— Вперед! — перекрывая крики и стрельбу, приказал, поднимаясь, Абрамов и кинулся на врага.
Тарасов видел, кaк люди сшибались, стреляли друг в друга, падали, взмахивали руками с ножами, били друг друга об орудия. Все путалось перед глазами. Кто был наш, кто чужой, кто что сделал и как делал — трудно было различить. Те и другие, зная, что и сама жизнь каждого зависит от того, чья возьмет, бились отчаянно. Тарасов понял, что наша берет по вырывавшимся из схватки вражеским солдатам.
Комбат подошел к батарее, внимание его привлек стоявший на корточках возле орудия боец. Придерживая рукою голову лежащего товарища, он, другою рукой ухватил за подбородок, тряс его, приговаривал:
— Вася… Вася… Вася…
Голова товарища безжизненно откинулась, а он все не верил, что товарищ мертв, и звал:
— Вася! Вася… — и один из бойцов, не выдержав, подошел к нему, снял шапку, обнажил седеющую голову и, наклонясь, сказал:
— Ну чего уж теперь, хоть все плачь… Давай-ка положим его как надо…
Подхватив убитого под спину и ноги, он отнес его в сторону и положил на снег, чтобы кто не наступил ненароком… Первый боец шел сзади, не отирая катившихся слез…
Тарасов поглядел в другую сторону. Всюду валялись убитые, и живые бродили среди них, видать, не понимая и сами зачем: то ли успокаиваясь, то ли ища товарища, то ли оттого, что стоять на месте было еще тяжелее.
— Глянь-ко, Григорьич! — как-то несвойственно тому, что было кругом, по-домашнему крикнул пожилой маленький боец своему высокому товарищу, показывая рукою в сторону. В крике этом не было ничего настораживающего, и Тарасов поначалу не обратил на него особого внимания.
— А ну давай, хватит потягиваться! — закричал сейчас же высокий боец.
На него обернулись, удивленные властностью голоса. Он показал туда же, куда показывал только что его товарищ. Глянул и Тарасов. Вдалеке через перевал меж сопок скатывались густо лыжники. Все поняли, что враг теперь шел в спину наших ушедших по долине к поселку рот, и все повернулись снова к пожилому бойцу, по властности голоса чувствуя, что он знал, как надо действовать. Боец тотчас начал распоряжаться.
— Откидывай их прочь, только под ноги лезут! — велел он, указывая на убитых чужих солдат.
Пожилой боец командовал вовсю. Немецкий автомат болтался у него на груди. Своя винтовка, как и у большинства, у него была за спиной — воевал оружием врага, и, понятно, патронов для него было где взять.
— Живей поворачивайся! Живей! Кому говорю? — кричал он. — Чего глядишь? Берись, заворачивай ей оглобли!
Видя, что товарищи не знают, что и как надо делать, он сам схватился за станину орудия, приподнял ее чуть, кто-то подхватил рядом, еще один; другие подняли вторую станину, и орудие стало разворачиваться в сторону лавины лыжников.
— Заводи сошники в упоры! — когда завернули пушку, приказал он и подбежал ко второму орудию. — Ну чего уставились? Невидаль какая! Живей разворачивай) Бойцы глядели и учились, как надо делать, но он, разгорячась, не думал уж, что другие не знают того, что знал он, и злился на них.
Батарея развернулась на врага. Тарасов тоже вместе со всеми возился с пушкой, торопясь сделать все как можно скорее и лучше. А новоиспеченный командир на давал передышки.
— Чего замешкались? Снаряды давай!
Он с лязгом открыл орудийный замок, ловко подхватил снаряд и вставил его в казенник орудия. Так же ловко закрыв замок, он присел на станину, крутнул рычаги наводки и дернул за рычажок ударника. Неожиданно резкий, звенящий звук выстрела стеганул в уши. Вздрогнув, все поглядели вперед. Фонтан земли взметнулся на перевале среди мчавшихся лыжников.