На столе лежали красноармейские книжки, партийные и комсомольские билеты. На многих виднелись еще не побуревшие пятна крови. Комиссар брал их в руки, подолгу глядел на маленькие фотографии, откладывал в сторону, потом писал очередную фамилию на широкой доске.
Сверху этой доски крупно химическим карандашом было выведено: «Здесь покоятся наши дорогие товарищи…», и ниже столбиком длинный ряд имен и фамилий. Комиссар медленно выводил буквы, чтобы было красиво и разборчиво.
Комбат присел рядом с ним.
— Спал бы пока, я разбужу, — сказал комиссар.
— Тебе тоже поспать не грех.
— Так вот, видишь… Надо… Легче будет найти. Может, когда и родные найдут.
— А от твоих ничего?
— Откуда же… — и видно, желая уйти от этого бередящего его душу разговора, комиссар снова занялся своим делом.
Так же, как Тарасов после госпиталя, попал сюда и комиссар. Они рассказали друг другу о себе все, и Тарасов знал, что комиссар отступал почти от того же места, от границы, как и он, только шел севернее. Семья комиссара осталась на оккупированной врагом территории. Положив на плечо комиссара руку, постоял немного и сказал:
— Ладно, пиши…
Оделся и вышел. На улице вьюжило.
— Тихо? — спросил он ординарца комиссара, стоявшего на часах.
— Тихо пока, товарищ старший лейтенант.
— Начальника связи не видел?
— Сейчас был. Да вон, похоже, он.
Прорезая согнутой фигурой метель, рядом смутно обозначился человек.
— Кто идет? — окликнул часовой.
По отзыву комбат узнал старшину связистов, подошел. Старшина был с катушкой.
— Сейчас, товарищ старший лейтенант, — тяжело дыша, выговорил он.
Для всякого случая Тарасов изучил нехитрую телефонную связь и сейчас помог связистам. Скоро аппараты зазуммерили в штабе.
Слушая голоса ротных, он испытывал такое ощущение, словно свиделся с самыми родными ему людьми. Он не замечал, что комиссар глядел на его улыбавшееся лицо, когда из очередной роты звучал на вызов ответ.
— Ну вот и хорошо… — облегченно говорил он каждому. — Как у тебя?
— Метет.
— Метет?
— Метет.
Это был условный сигнал, что все идет как надо. Только из третьей и первой роты сообщили, что была отброшена вражеская разведка.
Когда оторвался от телефонов и обернулся, увидел, что комиссар о чем-то тихо говорит с пришедшим в штаб Абрамовым. По виноватому и какому-то подавленному лицу старшины понял, что разведка не удалась.
— Ну? — недовольно спросил он, точно в неудаче больше других был виноват старшина.
— С пустом пришли. Васильев цел, а Серегина ранили — притащил.
— Не надо было его посылать, — злой на себя, проговорил Тарасов.
— Васильев молчит, назад рвется, — стал рассказывать Абрамов. — Не покажусь, говорит, комбату на глаза без языка. Серегин рассказал, что напоролись на засаду. Тут его и ранили. Васильев потащил его, но наткнулись еще на одного, уже ближе к нам, — в секрете сидел. Потом Васильев ему сказал дорогой: «Хотел взять живым, да сил недостало — пришлось думать не о языке, а о себе».
— У убитых ничего не взяли?
— Вот.
Старшина подал исписанный с двух сторон листок бумаги. Написано было по-фински.
— Давай сюда Каролайнена и Васильева.
— Каролайнен знает — приводит себя в порядок, а Васильева сейчас приведу.
Комбата сердила и в то же время вызывала уважение непоколебимая привычка финна-добровольца являться в штаб по-солдатски в безупречном виде.
Не побитое и поцарапанное лицо, не порванная одежда, а выражение лица Васильева, когда он вошел и стал у двери, обращали на себя внимание. Он стоял не поднимая глаз, все его лицо как-то сползло книзу, и нижняя губа отвисла.
— Далеко ли они были друг от друга? — спросил Тарасов.
Васильев взглянул на комбата и понял, что его вызвали не для укоров.
— Метрах в трехстах.
— Та-ак… — Тарасов задумался, потом спросил опять. — Как тебе показалось, они сидят на месте или тоже двигаются к нам?
Вошел и козырнул подтянутый, причесанный, почищенный Каролайнен. Комбат кивнул ему на стол, где лежала бумага.
— Мы сначала наткнулись на троих, — ответил Васильев, — не двигаются, значит, не разведка. Но уши держат востро. Обошли их, углубились. Там, за сопкой, туда-сюда группами на лыжах шастают. Вчерашнее, видать, зализывают. Да у костров приплясывают, измерзлись. Караулятся по всем правилам.