— Назад давай, назад! — крикнул ему Тарасов.
Войдя в подвал и стряхивая снег, Тарасов заметил:
— Фу ты, холодина какая!
Он не притворялся. Ему действительно было радостно, что нашел, как был убежден, верный выход из положения.
— Не понимаю, чему вы радуетесь? — не выдержав, заметил пленный.
— Тому и радуюсь, что бой кончился не теперь вот, а все тихо, — спокойно и уверенно ответил Тарасов и, подойдя к пленному вплотную и прямо глядя ему в лицо, продолжал: — Все требует проверки, господин полков: ник, не так ли? Я и выжидал пока. Ну, конечно, не скрою, надеялся получить и у вас сведения. Но это не самое главное. За ночь все может измениться, и то, что вы бы сказали мне, по сути дела, к утру было бы уже неверно. Мне было важно знать — в каком состоянии находятся ваши части, что они могут сейчас? А для этого достаточно и того, что вы находитесь у нас. Судите сами: в плен попадает такой большой командир, как вы, и никаких признаков беспокойства — тихо. Время идет, и все так же тихо. Что это значит? В части, которая находится в более или менее нормальном состоянии, такая утрата тотчас будет известна. Тотчас будут приняты меры розыска. Если вас ценят и любят — это уж само собой. Но если и не ценят, то, боясь, что вы можете выдать кое-что нам, — постарались бы вас как-то выручить. Так ведь? Но тихо! Значит, мы вас потрепали настолько, что дальше некуда. Чего еще скажешь, если, теряя больших командиров, и не замечают этого? А можно и так судить, что и знают все, и рады бы помочь вам, да сил нет. Это главное, что надо было знать. Вы в этом помогли. Верней, не вы, а разведчики наши. Вон они умаялись как, труженики наши. — Он с любовью поглядел на спящих разведчиков. — Вы же помогли нам в другом. Вы проговорились, господин полковник, требуя отправки к командиру выше. Значит, у вас считают там, что нас больше, чем есть на самом деле, и боятся. Свежих сил у вас нет. Это тоже ясно. Ведь мы костью в горле у вас сидим, и, если бы у вас были свежие силы, теперь ударить по нам выгодней всего. Нетрудно сообразить, что и для нас этот день был нелегким и измотал нас. У вас теперь делают только то, что и могут делать в таком положении, — собирают остатки растрепанных частей, думают, как бы отдохнуть спокойно, боясь нас. Не до боя вам теперь, а как бы только уцелеть.
— Вы напрасно торжествуете, и вам не до боя. Положение ваше хуже бы надо, да некуда. У нас хоть еды вдоволь, а ваши разведчики, как вели меня, так один начал отставать, и командир спросил его: «Ты что, Петров?» «Пожевать бы, — отвечает, — старшина, и опять жить можно». Вот ваше положение. Да вот поглядите еще, если забыли, каковы ваши солдаты, — показал полковник на спавших разведчиков.
— Я ничего не забыл, — отрезал Тарасов. — Я знаю, что у нас и что нам важней всего теперь. Для этого вы и были мне нужны. Ночь теперь наша. Отдохнем, выспимся, а там еще поглядим, кто на что способен! Сил у нас еще хватит. Вы, наверное, слышали, как у нас говорят, — не хлебом единым сыт человек. Вы очень упираете на чувство долга — так, наверное, можете понять, что чувство исполненного долга крепит силы человека сильнее, чем все другое на свете.
Теперь он хотел узнать самое важное, и весь напрягся, стараясь ничем не выдать своего состояния.
— А свой долг мы выполнили. Ваше наступление сорвано, и мы, согласитесь, сыграли в этом не последнюю роль. Вот так, господин полковник. — Тарасов нашел в себе силы произнести это спокойно. Так спокойно, словно говорил просто для подтверждения мысли о том, что хорошее душевное состояние человека дает больше сил, чем сытость.
Все напряженно замерли, все пристально вглядывались в лицо пленного, все хотели знать, подтвердится ли то, что заявил их командир.
Полковник молчал. Но главное было в том, что выразит его лицо после слов комбата. Ни усмешки, ни удивления лицо пленного не выражало, и все поняли — наступление врага действительно сорвано. И еще больше уверились в этом, когда в ответ на общую радость, выплеснувшуюся и во взглядах, и в движениях, и в общем оживлении, полковник стал удивленно глядеть те на одного, то на другого из находившихся в подвале людей. Он явно не догадывался, что у батальона не было связи с полком, и думал, что комбат так уверенно говорил о провале их наступления оттого, что точно знал это. Теперь и мы знали то, что знать было важнее всего, — наши стоят твердо!
Комбат приказал отходить к поселку, не вызывая подозрений врага. Но измученные люди шли, как шлось, — им было не до осторожности и маскировки, а только бы дотащиться до места, где можно ткнуться и уснуть. Батальон можно было взять голыми руками, и Тарасов, зная это, не находил себе места. Он то брался за смолкавшие один за одним телефоны, то выбегал на улицу послушать, не вспыхнет ли где стрельба, то садился к столу и сидел, не видя перед собой ничего.