— Понятно, — проворчал тот, что повыше (кажется, судя по голосу, это все-таки был Чарли). Попадешься ты мне…
— Там видно будет, — сказал Бестужев почти беззаботно.
Он с превеликой охотой порасспросил бы этих двоих о том и о сем — но сейчас, когда время ценилось на вес золота, было, если подумать, не до них: всего лишь очередные конкуренты из немаленькой уже толпы охотников за аппаратом…
Он вытолкнул торопливо напяливавшего сюртук Жака на лесенку, вышел следом. Шепотом скомандовал:
— Идите в том направлении! Не спешите, не привлекайте внимания!
И направился следом быстрым шагом, то и дело оглядываясь. Издали махнул агентам, свернул с дорожки и углубился в чащу, где деревья росли прямо-таки на диком положении. Спрятался за громадным вязом, сделал знак агентам последовать его примеру. Осторожно выглянул.
Ну, разумеется, пяти минут они и не подумали отсчитывать, выскочили раньше. Выбежав из образованного фургонами дворика постояли, озираясь, судя по движениям и мимике, рассыпая самые крепкие ругательства, какие только знали. Очень быстро должны были сообразить, что метаться в поисках беглецов бесполезно, да и опасно.
Так и есть — после краткого совещания, сопровождавшегося столь же бурной жестикуляцией, оба рысцой припустили к выходу из парка и вскоре пропали из виду.
— У меня впечатление, Жак, что я только что спас вам жизнь, — сказал Бестужев, вяло улыбаясь. — Мне отчего-то кажется, что эти типы вас пристукнули бы за здорово живешь, наплевав на ваши политические убеждения и не испытывая ни малейшего страха перед Гравашолем. Так что вы вдвойне мой должник. И если не отблагодарите полной искренностью, я вашу жизнь превращу в кошмар, честное слово…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
РЫЦАРЬ, ПРИНЦЕССА И ДРАКОН
Тактика и манеры поведения, реплики, мизансцены — все это, разумеется, было продумано заранее…
В кабинет к господину чиновнику императорско-королевских железных дорог Бестужев не вошел, а осторожно просочился, ступая робко и нерешительно, словно опасаясь в любой момент быть безжалостно вышвырнутым за дверь. Шляпу он снял еще в дверях, тут же ее уронил, нагнулся за ней, бормоча некие извинения, поднявши, едва опять не выронил — да так и продвигался осторожненько к столу, неуклюже вертя ее в руках, поглядывая на хозяина кабинета сквозь простые стекла пенсне приниженно, боязливо даже… Одним словом, держался, будто впервые попавшая в столь высокие хоромы деревенщина — или человек, умирающий от смущения и стыда.
Хозяин кабинета отнюдь не выглядел сатрапом, — наоборот, добродушный на вид господин солидного возраста с румяными щеками и окладистой бородой, расчесанной на два крыла. Не подлежало сомнению, что он, увидев столь странные манеры посетителя, несколько удивился. Все же это был не грозный высокопоставленный вельможа, ежедневно решавший вопросы жизни и смерти, а довольно скромный служащий, ведавший на Нордбанхофе грузовыми перевозками, — и чином, в переводе на российские, не превышавший коллежского асессора, а то и пониже.
— Проходите, господин, господин…
— Фихте, — представился Бестужев, переминаясь с ноги на ногу у стола, вертя в руках котелок. — Я из Лёвенбурга… Моя фамилия Фихте…
Государь австрийский император и венгерский король хмуро взирал на него со стены так, словно его подмывало рявкнуть: «Оставьте эти забавы, юноша!».
— Очень приятно, — сказал чиновник. — Моя фамилия Гейльборн. У вас какое-то дело касательно грузовых перевозок? Садитесь же, прошу вас!
Бестужев осторожно опустился на краешек стула, так, словно он был горячим, вертя в руках котелок, блуждая взглядом, кривя губы и легонько гримасничая, ответил:
— Да… Собственно, нет… Вообще-то… Пожалуй, что и так, но я не знаю, удобно ли… — подпустив в голос нотки легкой истерики, он громко закончил: — Только вы можете мне помочь!
Линия поведения была выбрана безупречно: агрессивного и напористого посетителя могут с легкостью отправить восвояси, а вот завидев перед собой субъекта нервического, истерика, будут, наоборот, обходиться с ним вежливейше: кто его знает, насколько далеко он может зайти в своих странностях, еще, чего доброго, в эпилептическом припадке забьется, если не хуже…
Руководимый именно этими побуждениями — и будучи к тому же, пожалуй, человеком скорее добродушным, чем черствым, — чиновник произнес мягчайшим тоном:
— Любезный господин Фихте, пожалуйста, успокойтесь. И изложите, в чем ваше дело. Я здесь для того и нахожусь, чтобы улаживать все возникающие хлопоты…
— Вы мне не поможете… — продолжал Бестужев тем же чуточку истеричным голосом. — Или нет, только вы способны… Нет, мне никто не поможет…
— Я попробую, господин Фихте, — заверил чиновник, все же, однако, поглядывая на кнопку вызова секретаря. — Вы только изложите ваше дело…
— Мне так неловко…
— Я попытаюсь помочь, — заверил Гейльборн.
То вскидывая на него глаза — в которых даже поблескивали самые натуральные слезинки, правда, скупые, — то вновь принимаясь блуждать взглядом по кабинету, Бестужев сбивчиво начал:
— В конце концов, это уже случалось… Не я первый, не я последний… Это такой удар… — он принял вид человека, очертя голову бросающегося с высокого места в холодную воду, закончил с надрывом: — Моя супруга сбежала! С любовником! Совершенно неожиданно, оставив сумбурную записочку…
Господин Гейльборн осторожно заметил:
— По-моему, вам следовало бы обратиться в полицию…
— Я надеюсь справиться своими силами… — пролепетал Бестужев. — Но для этого мне необходимо именно ваше содействие… Этот… этот… субъект, с которым она бежала, подвизается силовым акробатом в странствующем цирке Лябурба, который, по моим сведениям, как раз и отбыл совсем недавно по железной дороге с вашего вокзала… Я хотел бы поехать следом, убедить ее не поступать так опрометчиво, одуматься…
Внимательно наблюдая за собеседником, он не на шутку удивился: господин Гейльборн, полное впечатление, словно бы испытал огромное облегчение, даже заулыбался, будто совершенно точно знал откуда-то, что визитер неопасен, никаких хлопот более не доставит. С чего бы вдруг такое спокойствие?!
— Ах, вот оно в чем дело! — с тем же нешуточным облегчением воскликнул чиновник. — Вы хотите знать, куда направился цирк?
— Да, именно, — сказал Бестужев, ерзая на стуле, комкая шляпу. — Я совершенно уверен, что она действовала под влиянием минутного порыва… Наш Лёвенбург — довольно скучное местечко, а Минна всю жизнь была помешана на романтике, на дамских романах с роковыми страстями и приключениями… Я поеду следом, мне удастся, думаю…
— Молодой человек… — сладчайшим тоном произнес господин Гейльборн. — Я вам в отцы гожусь… Признайтесь, как на духу — вы, случайно, не собираетесь, э-э… наделать глупостей? Ревность толкает людей на такие поступки…
— О, что вы! — воскликнул Бестужев, старательно изображая жалкое существо без тени мужественности, сущую тряпку. — Мне и в голову не придет, что вы… Я собираюсь напомнить Минне о прожитых вместе годах, обо всем, что нас связывает… Это минутный каприз, в коем она, быть может, уже раскаивается… Я не способен на глупости…
— Да, пожалуй, — сказал чиновник, внимательно его оглядев. — Ну что же, вашей беде легко помочь…
Он нажал кнопку звонка, и в дверях почти сразу же возник молодой человек в железнодорожном вицмундире, с безукоризненным пробором и моноклем в глазу. К некоторому удивлению Бестужева Гейльборн, вместо того, чтобы задать вопрос или дать конкретное поручение, распорядился только:
— Принесите нам чаю, Мориц.
Молодой человек очень быстро вернулся с мельхиоровым подносом, где в начищенных массивных подстаканниках исходили парком два стакана чая и в алой розетке из богемского стекла искрился наколотый сахар. Положив два кусочка, Бестужев размешал сахар и тут же положил ложечку на белоснежную салфетку — он сейчас был австрийцем, а ложечку в стакане оставляют только в России: как-никак пожил в Лёвенбурге достаточно, присмотрелся к обычаям немцев…