— Я узнаю его! — министр указал взглядом на пространство перед собой: — Поставьте его здесь!
Опытный боевик и конспиратор в прошлом, человек внутренне довольно холодный, Роговский имел склонность к актерству.
Когда дружинники исполнили его приказание, он, продолжая сидеть на диване, аффектированно разъярился, вскинув подбородок и «прожигая» задержанного взглядом:
— Какую теперь носите личину? Клявлин Кузьма Никанорович, из крестьян, — отчеканил, демонстрируя памятливость на легенду, с которой когда–то предстал перед ним агент. — По наущению сельских богатеев, был подожжён ваш амбар — мать погибла на пожаре. Вскоре мироеды свели в могилу и отца. Вы, обездоленный сирота, мыкали горе, пока вам не открылся смысл слов: «В борьбе обретёшь ты право своё!»
И тогда вы пришли к нам, к эсерам. Просились в Боевую Организацию. Вас приняли как брата…
Я отчётливо помню январь девятьсот пятого, нашу встречу в Вырице. Я проговорил с вами всю ночь. Вы представлялись мне одним из лучших в группе Новоженина — в самой опытной, в самой сильной из наших групп!
Вы выдали её… Вы провалили москвичей, киевлян…
— Казанских товарищей добавьте, — со странной улыбкой сказал Ромеев. — И то будет не всё. Ржшепицкого с пятью боевиками в Воронеже взяли — тоже благодаря мне. А склад пироксилина в Таганроге, в самую решающую для вас минуту, полиция открыла — моя заслуга-с!
Роговский задержал дыхание:
— Подозрение тогда пало на Струмилина…
— Как же-с. От меня оно и пошло. Я «улики» дал. Проглядели тогда, Евгений Фёдорович? — спокойно говорил бывший агент, стоя с заведёнными назад руками.
— Над Струмилиным был исполнен наш приговор… — вырвалось у поражённого Роговского.
Задержанный насмешливо, свысока бросил:
— А кто вам велел хапать наживку? Взялась щука карасей глотать, умей и леску увидать.
— Вы что себе позволяете? — вмешался Онуфриев. Он с ушлой цепкостью следил за встречей, выбирая момент, чтобы выгодно показать себя перед эсеровским руководством.
В германскую войну полковник Онуфриев был в тылу, командовал
гарнизоном крепости в Туркестане. Октябрьский переворот лишил службы, лишил жалования, на которое жили он с женой и четверо детей. Выступление чехословаков против красных в конце мая 1918 застало полковника в Самаре. Ему посчастливилось получить место начальника наспех созданной белыми контрразведки. Новой службой он не «горел». Главное: обеспечить семью. Все его старания направлялись на то, чтобы не вызвать недовольства вышестоящих лиц, не потерять должность.
— Потрудитесь держать себя в рамках! — адресуясь к Ромееву, рассерженным гулким басом крикнул полковник, сытое, с увесистыми брылями лицо набрякло гневом; распекать он умел.
Роговский был в бешенстве и в растерянности от того, что сказал ему бывший агент сыска, и взглянул на полковника с благодарностью. Тот своим вмешательством помог ему не сорваться на проклятия, отчего в выигрыше оказался бы Ромеев. Министр подавил позыв вскочить с дивана и с пафосом обратился к Онуфриеву:
— Вы наблюдаете, Василий Ильич, одно из порождений мерзостного дна расейской жизни. То, что может показаться смелостью, — всего лишь безудержное нахальство естественного, так сказать, органического хама. Его дерзость — только привычная роль, не играть которую он не может, потому что ничего другого у него попросту нет. Под этой личиной прячется существо, готовое за мзду вылизать чужой плевок! Алчность его такова, что порой заглушает в нём инстинкт самосохранения. Я уверен, он сейчас не думает о том, что его ждёт казнь. Он озабочен тем, как бы набить себе цену и продать нам подороже свои агентурные возможности.
Роговский смерил Володю взглядом, о каких говорят: полон высокомерной злобы и отвращения.
— Он уверен, что в силу кровавой, пока неудачной для нас войны мы не разрешим себе отказаться от его услуг, не позволим роскоши расплатиться с ним…
— Вероятно, — Евгений Фёдорович, некрасиво скашивая рот, усмехнулся, — теперь он уже понимает свой роковой просчёт… Сейчас вы увидите, — адресовался к Онуфриеву, — преображение подлеца. Слёзы искреннейшего раскаянья, мольбы…
Володя прервал:
— Не дождаться! — его голос стал въедливо–скрипучим: — Никому не дождаться, чтобы Ромеев фон Риббек, — выговорил чётко, с нажимом, — перед кем–то склонялся!
Дружинники схватили его за руки, он, не вырываясь, смотрел то на полковника, то на сидящего на диване.