— Значит, Лёнька и отплачивать не должен? — вознегодовал Вячка.
Санёк поставил котелок перед собой на землю, стал размачивать в кипятке сухой хлеб.
— Если не отплачивать, то и воевать не хрен. К тому же, братан — своя кровь. Может, бил тя по башке, жизни не давал: до расчёта это не касаемо. Не рассчитался — не человек.
— Ишь, как! — вмешался вчерашний телеграфист Чернобровкин. — А военно–полевой суд на что?
— Прям у начальства забота теперь — суды собирать!
— А иначе, — не сдался Чернобровкин, — сам под суд попадёшь. Как за грабёж.
— Грабёж — дело другое, хотя и тут: как посмотреть… — Санёк дует на размоченный в кипятке ломоть хлеба. — А у Лёньки — дело без корысти.
На рассвете мы обошли Голубовку с севера, наткнулись на полевой караул красных. Поднялась стрельба; опасаясь окружения, противник оставил деревню, и мы вступили в неё.
Я и мои друзья искали указанное разведчиком место, где погиб Павел, приблизились к церкви. У одного из дворов стояла нестарая баба в валенках, хотя снег ещё не выпадал. Бросилась к нам:
— Солдатики, у нас вашего офицера убили, у гумна! А красным сообчили Шерапенковы–соседи. Они погубили, они! — в притворстве завывая, показывала нам рукой на соседский двор.
— Обожди! — властно обронил Санёк. — Где офицер лежит?
— Схоронен! Мой–то сам и старшенький на кладбище снесли, после батюшка вышел — похоронили…
Она привела нас к могиле на тоскливом, почти без деревьев, кладбище. Я смотрел на свежий холмик земли и вдруг почувствовал: вот тут, неглубоко, лежит Павка. Серо–синий, ужасный, как те трупы, которых я успел наглядеться. Павка — такой ловкий, быстрый в движениях, такой самоуверенный, бесстрашный.
— Крест втыкнуть поскупились, — сказал Санёк.
— Поставим, миненький! — баба стала приглаживать землю на могиле ладонью. — Чай, мы уважа–ам…
Острейшая жалость к Павке полоснула меня. Из глаз хлынуло. Я услышал
исполненный значимости, как у судьи, голос Санька:
— Ну всё! Снялось с него. А то он был оглоушен. Теперь будет мужик — не
пацан.
Баба упала на колени, тычется лицом в землю холмика. Как мне гнусно!
Шерапенковы нас ждали. В избе чисто, будто в праздник. Топится побелённая на зиму печь. В правом углу — выскобленный ножом свеже желтеющий стол. Над ним — тусклые образа. Свисая с потолка на цепочке, теплится лампадка зелёного стекла. Слева, на лавке у стены, сидят крестьянин, баба и четверо детей. Среди них старшая — девочка, ей лет двенадцать. Цветастая занавеска скрывает заднюю половину избы.
— Извиняйте, что без спроса! — Санёк снял заячью шапку и, придерживая винтовку левой рукой под мышкой, перекрестился на иконы. — Вот он, — указал на меня, — родной брат офицера убитого.
— Так… — крестьянин встал с лавки; волосы густой бороды мелко дрожат.
Дети таращатся на нас в диком ужасе. Младший, лет четырёх, разинул рот, смотрит с невыразимым страхом и в то же время чешет затылок.
Равнодушно, точно по обязанности, Санёк спросил:
— А куда дели сынка, какой призвал красных?
— Лешему он сын — аспид, собака! — вскричала крестьянка. — А на нас нету греха! Поди, угляди за ним, уродом…
Из–за занавески вышел подросток в потрёпанном пиджаке.
— Кому меня надо? — спросил низким, с хрипотцой, голосом мужика.
Я увидел, что «подростку» никак не меньше двадцати пяти.
— Мой меньшой брат, — сказал крестьянин; потоптался, добавил: — Бобыль.
Тот стоял, небрежно расставив ноги в шерстяных носках, одну руку уперев в бок, другой держась за отворот пиджака. Бритое лицо выражало спокойную насмешку.
— Я красных притащил! Так захотел!
В словах столько невообразимой гордости, что Вячка Билетов пробормотал:
— Он в белой горячке…
Санёк, вглядываясь в человека, рассмеялся смехом, от которого любому станет не по себе:
— Смотри–ка, грозная птица галка! Ох, и любишь себя! Спорим: всё одно жизни запросишь?
— Дур–р–рак! — Не передать, с какой надменностью, с каким презрением это было сказано.
Почти неуловимый взмах: Санёк двинул его в ухо. Ноги у человека подсеклись — ударился задом об пол, упал набок. Дети закричали; старшая девочка визжала так, что Чернобровкин с гримасой боли зажал ладонями уши.
Санёк тронул лежащего носком сапога:
— Поднять, што ль, под белы руки?
Тот встал, одёрнул пиджак, шагнул к двери с выражением поразительного