- Ты. Врешь, – произнес он в лицо своему наставнику практически так же, как это произносила Лили. Северусу стало совсем не по себе.
- Его тело сейчас выгружают, – дрожащим голосом сообщил он, кивая на окно. Драко вновь взглянул наружу. Профессор Дамблдор, профессор Флитвик и мадам Помфри стояли над гробом.
- Нет... я не могу поверить... – прошептал Драко. Затем сорвался с места прежде, чем успел что-то сказать зельевар. Снейп вздохнул. Останавливать Малфоя он не видел смысла.
Вскоре Драко показался во внутреннем дворе. Северус отвел взор, чтобы не видеть, как убивается Драко из-за погибшего друга. Съехал по стене, садясь прямо на холодный каменный пол.
Захотелось курить.
Но все сигареты были у Малфоя.
- Гермиона, привет.
Девушка подняла взгляд. На пороге ее комнаты стояла Уизли, бледная, неестественно улыбающаяся Уизли. Это Малфой успел ее так замучить? Нет, быть того не может.
- Привет... Я, – Гермиона запнулась, – я как раз хотела увидеться с тобой.
- Да? – голос Уизли дрожал. – Какое совпадение. Гермиона...
Что-то в этом разговоре было не так, Грейнджер чувствовала явный подвох. Случилось что-то плохое... Что? Темный Лорд вернулся? Вряд ли это так плохо. Ведь у него есть чудесная, прекрасная, блестящая...
- Гарри. Его больше нет.
...лысина.
Спустя два дня.
Гермиона едва стояла на ногах: сказывались бессонные ночи в библиотеке, нервы, бесконечные переживания и, наверное, беременность. Да, нечто, живущее внутри, не давало Грейнджер покоя – вот и сейчас, неосознанно держа одну руку на животе, а во второй сжимая холодные пальцы Гарри, девушка пыталась понять, как так получилось, что жизнь ее сделала столь резкую петлю.
И сразу же иронично думалось о том, что именно эта петля постепенно затягивается вокруг ее, Гермионы, шеи.
Девушка никогда не мечтала остаться матерью-одиночкой.
Она не была сильной, храброй или хотя бы, черт возьми, на самую малость готовой к тому, чтобы смотреть на то, как тело любимого человека погружают под землю, а ты ничего не можешь с этим поделать.
Грейнджер вообще не была уверенна, что хочет этого ребенка: потому что она элементарно ни черта не умела. Ну, в смысле, она даже не знала, что этому ребенку нужно, и что эта чудесная пухлощекая орущая машинка по производству какашек будет хотеть от нее.
Кроме материнской любви и всего такого.
Гермиона просто боялась.
И ей было больно, ужасно больно глубоко в душе, но еще девушка знала, что Северус и Драко что-то подливали ей в чай, и после этого Грейнджер могла забыться глубоким, крепким сном или же просто ненадолго успокоиться и привести свой разрушенный в щепки внутренний мир в состояние относительного порядка.
Северус Снейп вообще слишком сильно озаботился о Гермионе, явно чувствуя себя виноватым. Он делал все, чтобы эмоции не навредили ее ребенку, чтобы отпрыск Гарри жил, был здоров и не пострадал от эмоций умной, но такой молодой и импульсивной мамаши.
Поэтому сейчас, после того, как утром Снейп накачал девушку своим чудесным чаем, Гермиона могла лишь смотреть на бледное лицо любимого человека, сжимать в руках его пальцы, чувствовать тоску глубоко в груди и плакать. Не надрывно, как в первый день, без истерики и ненависти ко всему окружающему – плакать тихо, но от того не менее судорожно.
Гермиона знала, что руку любимого придется отпустить, что придется отпустить боль и отчаяние, что придется смириться и научиться жить вместе с этой утратой.
Гермиона была умной девочкой, она все знала.
Но только это ничего не меняло.
Если бы кто-то спросил Джинни, что она чувствовала, смотря на Драко Малфоя, то девушка не смогла бы ничего ответить внятно. Она бы даже и не смогла выразить всех тех чувств, что бурлили внутри, бушевали, подобно вулкану, грозясь вырваться наружу бесконечным потоком.
Внутри все взрывалось и мерцало, опадая песком вниз.
Девушка захлебывалась этой болью, которая так и исходила из самого сильного и стрессоустойчивого на ее памяти человека.
Уизли смотрела на парня, и не могла понять, в какой миг она упустила тот момент, когда со слизеринца спала вся спесь, ироничность и стерлась с лица язвительная, самовлюбленная ухмылка. Когда же он превратился вот в такого – бледного, потухшего, полупустого, мрачного и мертвого внутри человека. Джинни не понимала, как можно было так осунуться, как у извечно похуистичного Драко Малфоя наружу вышло вот это – истинно-болезненное существо.
Драко не смеялся.
Драко не язвил.
Драко не смотрел ни на кого, жмурился, и не хотел подходить к телу своего лучшего друга, которое вот-вот должны были погрузить в землю.
Он сжимал кулаки, сцепив зубы, и дышал через раз. И Уизли было страшно. Страшно, словно бы из-под ног ушла опора, словно бы легкий бриз иллюзорного спокойствия смело за одну секунду.
Ей хотелось подойти к Драко, толкнуть его, ударить, да сделать с ним что угодно, лишь бы не видеть ЭТОГО. Лишь бы не понимать, что вот так, именно так ломаются самые сильные, уходят в неизвестность вместе с душами любимых людей... и не возвращаются.
- Драко, подойди к нему... я думаю, он бы хотел, – прошептала Джинни, подойдя к Малфою максимально близко. – Посмотри на него.
Слизеринец перевел на девушку полупустой, отрешенный взгляд. Нахмурился.
- Уйди.
Джинни вздрогнула, словно бы от удара. Хлесткого. Точного. Рассекающего.
- Посмотри на него, Драко, – прошептала девушка, сжимая кулаки. Она не могла позволить себе сдаться. Не могла позволить себе быть слабой. В такой момент. Когда угодно, но не сейчас. – Это твой лучший друг даже за чертой жизни. Не нужно хоронить его в своей памяти, но и держать боль в сердце – нельзя. Память о нем должна нести положительные эмоции, а не высасывать последние силы.
- Ты не понимаешь, – прошипел сквозь зубы Малфой, резко развернувшись и схватив запястье собеседницы со всей возможной силой, отчего та вскрикнула. – И никогда не сможешь понять.
- Ты не такой, – быстро зашептала Джинни, не обращая никакого внимания на боль, нанесенную железной хваткой слизеринца. – Я... я раньше недооценивала тебя, Драко, не видела такого, каковым ты являешься. Не понимала. А сейчас я вижу, что тот парень, который смог однажды добиться моего внимания – он чудесен. Пусть ты и не видишь этого сам, пусть ты потерялся и ослаб, но... у тебя есть я. Всегда.
- В самом деле? – язвительно произнес Малфой, ехидно усмехнувшись. Джинни почувствовала странный холодок по спине, заглянув парню в глаза – они словно бы полыхали в полубезумном огне ярости, ненависти и... боли. – Так что же ты скажешь после того, как узнаешь, что я начал подкатывать к тебе, моя милая рыжеволосая ведьмочка, только поспорив с небезызвестным профессором Снейпом? Что ты скажешь, когда узнаешь, что кроме презрения я ничего к тебе тогда не испытывал? – Драко замер, выжидающе глядя на девушку. Та же не двигалась, ничего не говорила и не делала никаких попыток вырвать руку, и вообще что-либо предпринять. Малфой закрыл глаза и медленно досчитал до пяти. Боль в груди выжигала легкие.
- Вот как, – наконец-то Уизли перестала смотреть вниз и перевела взгляд на собеседника. Глаза ее странно полыхали. – Знаешь, но я в отличии от тебя ни от единого своего слова не отказываюсь, Драко Малфой. Ты – был другом Гарри. А он – останется твоим другом. И ты сейчас просто не имеешь права стоять в стороне и делать вид, что тебя это не касается. Он бы... он бы не повел себя, как самый последний трус, Малфой. Прояви уважение хотя бы к нему.
Джинни криво усмехнулась и отошла к плачущей Гермионе, стараясь делать вид, что ничего сейчас не произошло.
А Драко... Драко мысленно проклял себя...
... и сделал сначала нетвердый шаг в сторону гроба, а затем, сжав руки в кулаки, подошел еще ближе.
Гарри был бледным и... другим, словно бы искаженным, хотя Флитвик изо всех сил пытался вернуть утопленнику его черты. Скулы обострились, вокруг глаз были видны темные тени, и обманчиво расслабленная поза выдавала отсутствие жизни в этом теле.