Оказавшись у края пустой платформы, посмотрел в сторону столь далекой Москвы, ожидая увидеть сквозь морось дождя красные огоньки удаляющегося поезда. Однако не увидел ничего, кроме синих светофоров. Наверное, уже даже для этого слишком поздно — 21:21, недаром и пассажиров нет ни одного… но, повернув голову в другую сторону, он увидел огни неспешно подползавшего тепловоза, тащившего за собой состав. «Слава стране, где ничто никогда не происходит вовремя», — с усмешкой подумал Николай.
Спустя еще десять минут он сидел один в пустом полутемном купе последнего вагона, с каждым стуком колес удаляясь от Красноленинска.
Вот же блин, думал Николай, все же чертова достоевщина. Все же слезинка ребенка… Хотя не стоит возводить напраслину на Достоевского — того, что приписывают ему ушибленные гуманизмом недоумки, он не писал. В оригинале — не просто «слезинка замученного ребенка», а неискупленная. И мнение это не автора — о чем вечно забывают, и не только применительно к Достоевскому — а одного из героев, сошедшего в итоге с ума… Иван Карамазов, правда, полагал, что искупить эту слезинку не может ничто, но на самом деле те самые счастье, гармония и истина, от которых он патетически отказывался, ее-то как раз и искупают. Ибо за все приходится платить, и выбор, на самом деле, не между одним замученным ребенком и всеобщим благоденствием, а между одним замученным ребенком и многими… между замученными впустую и замученными все же для достижения лучшей жизни… Мирозданию плевать на наши представления о добре и справедливости. К примеру рабство отвратительно, но без него не было бы никакой культуры и цивилизации — ни эллинской, ни романской, ни, соответственно, нашей, происходящей от них. Чтобы Аристотель мог заниматься наукой, Перикл — законотворчеством, а Софокл — писать трагедии, кто-то должен был проводить всю жизнь — жуткую и короткую — в каменоломнях и на плантациях. И нельзя было сказать всем этим мыслителям: нет, вы полдня таскайте камни, а вторые полдня, так и быть, двигайте вперед цивилизацию. Потому что тогда бы они создали не то что вдвое меньше, а и вообще практически ничего — да и каменотесы из них тоже вышли бы хреновые. Цивилизация — это специализация. Сейчас нам не нужны рабы — но достичь того уровня науки и технологий, который это обеспечил, без рабства на определенном этапе было бы невозможно. И так во всем. Каждый шаг вперед, каждое достижение так или иначе оплачены страданиями невинных. Начиная с самых элементарных знаний о том, какие грибы и ягоды можно есть. И, какой бы высокой ни была цена прогресса, цена отказа от него еще выше. Любителям «естественной природной гармонии» следует почаще вспоминать, что самый распространенный итог жизни в природе — быть съеденным заживо. Так что жертвы будут в любом случае, и отказываться от них — значит лишь умножать их число…
В дверь коротко постучали и сразу же, не дожидаясь ответа, открыли ее. Вошла проводница. Николай, едва взглянув на нее, молча протянул ей билет.
— Белье будете брать? — спросила она.
Николай мысленно вздрогнул: голос чертовски походил на секретарш Игнатова. Теперь он посмотрел на девушку внимательно. Нет, совсем не похожа… по крайней мере, на ту последнюю, которую он видел. Круглое лицо, нос пуговкой, немного веснушек… типичная такая деревенская внешность, полная противоположность всякому гламуру. Белобрысые волосы аккуратно убраны под форменную пилотку с крылатым колесом.
— Да, конечно, — ответил он на вопрос и, не удержавшись, добавил: — А вас случайно не Света зовут?
— Нет, — ответила девушка без улыбки, хотя и без той подчеркнутой интонации, которой отшивают приставал. Но свое имя так и не назвала.
— Не подумайте чего, — зачем-то стал оправдываться Николай, — просто вы мне напомнили… одну знакомую.
— Бывает, — сказала девушка все так же серьезно. — Вам чаю принести?
— Да, пожалуйста.
Но все же здесь другая ситуация, вернулся к своим мыслям Николай, когда проводница вышла. Речь не шла ни о счастье человечества, ни даже о пресловутом спасении России (вот же ведь страна, которая вечно дудит о собственном величии и которую, тем не менее, постоянно нужно спасать, словно беспомощного инвалида… причем оба тезиса озвучивают одни и те же люди). Если бы вопрос действительно стоял так — жизнь одного, пусть даже умного и талантливого, ребенка или интересы цивилизации — он не стал бы разводить гуманистические нюни.