Несколькими минутами позже, попивая чай с печеньем (оказавшимся на удивление безвкусным), Селиванов подумал, что знает, что находится на страницах, которые не захотела показывать ему старуха. Свадебные фотографии Светланы, разумеется. Почему-то бабка очень не хочет, чтобы он увидел единственного за три поколения мужчину в этой семье. Только из-за своей неприязни к «ироду»? Тогда зачем она вообще хранит эти фото? Если ей так дороги изображения ее ненаглядной Светочки, то могла бы просто отрезать ее жениха. А может, она так и сделала и теперь стесняется демонстрировать разрезанные карточки постороннему человеку? С которым, впрочем, и так уже пустилась в изрядные откровения… Да нет, скорее тут какая-то более осмысленная причина. Скажем, на самом деле муж Светланы вовсе не похож на описанного «обезьяна»… А на кого? Все-таки на громилу-уголовника? Может, его «колбасный бизнес» на самом деле заключался в рэкете, но в итоге не выдержал конкуренции с более крутой ментовской или ФСБшной крышей? А бабка не хочет, чтобы потенциальный столичный жених — а она, кажется, и в самом деле всерьез надеется на такую перспективу — испугался соперника и сбежал раньше времени?
Еще. Алевтина души не чает в своей внучке, а вот дочку явно недолюбливала. Такое бывает, когда женщина рожает от нелюбимого мужчины. Сильно нелюбимого. И Николай догадывался, кем мог быть этот мужчина. Перед войной — очевидно, той, что началась в 41, а не в 39 — Маше было три года, значит, она родилась не позже весны тридцать восьмого, а зачата, соответственно, в тридцать седьмом. Сразу после ареста своего деда, когда Алевтине явно было не до любовных шашней, тем паче что тогда нравы были строже. Значит, юная невинная девушка приходит к следователю НКВД умолять спасти ее отца… звучит почти как начало порнорассказа для любителей садомазо. Да, понятно, что он с нее потребовал. И вполне вероятно, что это действительно было в духе тех самых рассказов. Вкусы у этих озверевших от крови и всесилия — но и от страха стать следующими! — палачей могли быть весьма своеобразными… Алевтине еще повезло, что ее все-таки отпустили живой и не посадили. Но аборты при Сталине были запрещены. Как же — России, как обычно, не хватало пушечного мяса…
А сама Алевтина, выходит, вовсе не крестьянка, оказавшаяся в городе только потому, что город сам пришел в ее деревню — как Николай счел поначалу — а, напротив, дворянского рода, дочь белогвардейцев. Впрочем, воспитание — и от отца, ставшего красным командиром, наверное, даже более рьяным, чем те, кому не пришлось для этого предавать своих, и от матери, всю жизнь прожившей в страхе по подложным документам и избегавшей лишний раз сфотографироваться — она, очевидно, получила вполне советское.
Ну да ладно. Все это уже дела давно минувших дней.
Хотя муж Светланы — это день сегодняшний, но блестящему московскому журналисту Селиванову и его читателям совершенно не интересный. Николай прикинул план на завтра: с утра дозвониться в горадминистрацию и договориться об интервью, затем при свете дня осмотреть комбинат хотя бы снаружи, что бы там ни говорила Светлана про орды местной шпаны. Все-таки днем вряд ли там полный беспредел. Можно, конечно, объехать его на машине, но Николай не чурался ходить пешком, зная, что так можно заприметить интересные детали, которые на скорости не различишь. Хорошо бы только чертов дождь, наконец, кончился… кстати, а безопасно ли здесь вообще ходить под дождем? Если комбинат и впрямь выбрасывает в воздух какую-то дрянь… сейчас он, правда, вроде как практически не работает, но все же какая-то жизнь — или смерть? — там еще теплится… Лучше, пожалуй, натягивать капюшон поглубже (зонтов Селиванов терпеть не мог). А еще завтра должна позвонить Светлана, и если ей удастся договориться, с кем надо, в планах могут потребоваться коррективы…
Николай допил чай и, решив, что утро вечера мудренее, пошел в свою комнату. Не забыв завернуть вентиль баллона и погасить свет, как его и просили.
Утром, когда он уже проснулся, но еще валялся в постели, в его дверь постучали.
«Николай, — услышал он голос хозяйки, — вы будете завтракать?»
— Иду! — откликнулся Селиванов, подумав про себя, что полнопансионный сервис несколько навязчив, и от души понадеявшись, что завтрак не будет состоять все из того же печенья.
Действительно, Алевтина Федоровна испекла оладьи и выставила к ним крохотную вазочку с засахарившимся вареньем. Николай поспешно заглотил предложенное, обойдясь на сей раз без застольной беседы, и лишь спросил у старухи обещанный справочник, а заодно карту города, если таковая имеется. Хозяйка принесла ему тощую белую книжицу в потрепанной бумажной обложке, а насчет карты ответила, что таковой не имеется, но она может объяснить ему, как и куда добираться.