— Так вот что везли на станцию в фанерных ящиках.
— Да, побочная продукция комбината… Но в наше время это признано, в некотором роде, нецелесообразным. Спрос на ношеные вещи слишком упал.
— Но пустые ящики на станцию по-прежнему возят. Чтобы тут же отправить их на свалку.
— В самом деле? Не знал, Николай Анатольевич, честно признаюсь, не знал. Хотя это, в некотором роде, не моя компетенция…
— И все работники среднего круга, конечно, знали, чем они занимаются.
— Ну, как уж тут не знать.
— И весь город… весь город, выстроенный исключительно для обеспечения предприятия по массовому убийству людей… сколько из них в курсе?
— Да почитай что все, Николай Анатольевич. Тут вы верно заметили, что при столь массовом производстве сохранить все в тайне невозможно… тем более за четыре-то с лишним века… Не все, конечно, прямо уж во всех подробностях знают, но кто не видел — тот слышал, кто не слышал — тот догадывается, а кто уж совсем ничего не знает — тот, значит, и не желает знать. Живет, закрыв глаза и заткнув уши и думать себе запрещая, лишь бы только случайно правду не открыть. Все эти отговорки, мол, нас обманывали, от нас скрывали — они всегда, в некотором роде, в пользу бедных.
В этой констатации Николай увидел шанс для себя.
— Хорошо, — сказал он. — В таком случае, почему бы нам не разойтись с миром? Я не буду ничего писать. Все равно это никто не опубликует. Даже в таблоидах такое сочтут бредом сумасшедшего. А то, что лично я буду знать тайну, которую и так знает целый город, вряд ли что-то изменит.
— Боюсь, Николай Анатольевич, дело здесь не только в сохранении тайны. Вы нужны нам… лично вы. Ситуация с… новыми поступлениями, как вы знаете, сейчас крайне тяжелая. Конечно, всегда можно нахватать, в некотором роде, материал прямо на улицах Красноленинска, но вы же понимаете, что это за публика. Это даже не осетрина второй свежести, и кормить Высших такой, откровенно говоря, тухлятиной не просто малополезно, а как бы даже и не принесло обратный эффект… Иное дело человек умный, талантливый, принципиальный, смелый и вообще наделенный всякими достоинствами…
— И к тому же пишущий неудобные для власти вещи, — мрачно закончил Николай. — Так это все была ловушка? Меня сюда заманили? Отсутствие номеров в гостинице… Светлана тоже участвовала в вашей спецоперации? И… мой главред тоже?
— Без комментариев, — улыбнулся Васильчиков.
— Чего уж теперь-то скромничать? — огрызнулся Селиванов. — Вы же все равно собираетесь меня убить?
— А вы хотите, чтобы все было, как в пошлых американских боевиках? Прежде, чем убить героя, злодей должен рассказать ему все свои тайны? Хотя я, разумеется, злодеем себя не считаю и уже объяснил вам, ради чего делаю то, что делаю… Впрочем, хорошо, но я ведь, по правде говоря, и в самом деле занимаю не самую высокую позицию. Что там в Москве решают и кто там на кого работает — это не моего ума дело. Я, в некотором роде, командовал парадом только здесь, в Красноленинске, во исполнение полученной мною сверху директивы… И, если вас это утешит, Светлана Алексеевна получала некоторые указания, но общего плана и конечной цели не знала. Догадываться, конечно, могла, но за это я уже не ответственный… С ней у нас, кстати, небольшой прокол вышел. Я, грешным делом, надеялся, что вы ей ребенка сделаете… хотелось все-таки сохранить ваши гены в русском генофонде…
— В качестве элитной породы мясного скота, да?
— Меня не поставили вовремя в известность о ваших, в некотором роде, асексуальных взглядах, — продолжал Васильчиков, игнорируя реплику Николая. — Не доглядели московские…
— Не в некотором, а в самом буквальном роде! — вновь огрызнулся Селиванов. — Хотя бы этого вы не получите. Мои несуществующие дети вам не достанутся. Упоминание о детях, однако, навело его на новую мысль, и он спросил:
— А Женя? Его действительно похитили? Или эта… несостоявшаяся артистка просто разыграла спектакль, чтобы имитировать мой отъезд из города?
— Женя, — произнес Васильчиков с видимым удовольствием, — очень способный мальчик. Подменить бутылку — это была, между прочим, его идея… правда, тут он несколько просчитался. Убивать отца он не хотел и полагал, что жертвой станет только любовница оного. Но тут уж покойный Михаил Константинович сам виноват: не нужно было столь упорно создавать у сына впечатление, что он сам не пьет ничего крепче пива. Лицемерие, оно до добра не доводит… Ну а что касается исчезновения Жени, то в некотором роде это, конечно, был спектакль, но главную роль в нем сыграл опять же он сам. Мы не могли полагаться на актерские таланты Светланы Алексеевны, тем более что возникли, признаюсь, некоторые сомнения в ее лояльности… поэтому в то, что он ей рассказал по телефону, она сама свято верила. И, собственно, до сих пор верит.