Николай не понял, имеет ли он в виду работников комбината или Высших, но ухватился за первый вопрос, ответ на который внезапно пришел ему в голову:
— Ваш крест — это довольно-таки длинный рычаг. Если перекручивать цепь с его помощью, возможно, хватит сил ее сломать…
— Не кощунствуйте, — строго сказал Никодим. — Повторяю, я здесь не для того, чтобы помочь вам бежать, а для того, чтобы дать вам последнее утешение и шанс примириться с Господом…
— Я утешусь, если меня спасут, и примирюсь с тем, кто это сделает, — желчно ответил Николай.
— Но вас и ожидает спасение, если вы откроете сердце Господу.
Селиванов и раньше слышал такую фразу, но впервые понял, что ее вторая часть может иметь и самый буквальный смысл.
— Нет уж, — ответил он, — я имею в виду спасение, при котором мое сердце останется на месте, и голова тоже. А вы, если вы такой смиренный, что простили им и жену, и дочь — почему бы вам не занять мое место, а? Им же покорные жертвы нравятся больше сопротивляющихся?
— Это было бы грехом самоубийства, — спокойно возразил поп. — Каждый должен служить на том месте, на которое он призван. Признаюсь, в какой-то мере я вам даже завидую. Вам предстоит сослужить великую службу — тем более великую, что сейчас церемоний совершается так мало… вы увидите самый величественный алтарь на свете, заповеданный для простых смертных…
— Алтарь находится в этом вашем храме Жертвоприношения Авраама? — быстро спросил Николай. Он все еще надеялся, что эти сведения как-то ему помогут.
— Да. Храм находится в центре внутреннего круга. Весь комбинат, да и весь город выстроены вокруг него. Это великолепное сооружение… говорят, подобной внутренней отделки нет ни в храме Христа Спасителя, ни даже в римском соборе Святого Петра… Вы отойдете в лучший мир, созерцая божественную красоту…
— Но вы сами там никогда не были.
— Увы мне.
— Просто стоите и тут и благословляете людей на заклание, так? Здесь такое всегда было?
— При советской власти не было. А до революции, конечно, было.
— И держу пари — ни один поп за все время не отправился в итоге туда. Только вздыхал, как он завидует тем, кого тащили мимо него на смерть. А потом шел домой, сытно кушал и трахал попадью.
— Николай, — вздохнул Никодим, — вы поймите, эта ваша желчность и грубость вам уже никак не помогут, скорее наоборот. Ваша участь предрешена, и лучшее, что вы можете сделать — это принять ее с радостью. Для вас лучшее, понимаете? Самое время для вас раскаяться в вашей богоборческой гордыне. Времени, по правде говоря, совсем немного осталось, мы и так столько беседуем лишь потому, что вы здесь сейчас один… а при настоящей загрузке комбината и на одно слово-то каждому времени не находилось, сразу целыми партиями благословляли…
Словно подтверждая его слова, вновь где-то загудел мотор, и цепь под потолком дернулась.
— Идите к дьяволу, святой отец! — сказал Николай с удовольствием. Возможно, это было последнее удовольствие в его жизни.
— Прости ему, ибо не ведает, что творит, — сокрушенно пробормотал поп и потянулся за кистью в чаше.
— И только попробуй брызгать на меня своей минералкой! рявкнул Николай, которого цепь уже тянула вперед. — Ноги у меня еще свободны, врежу так, что мало не покажется!
На самом деле он едва ли смог бы дотянуться до Никодима — проектировщики этих туннелей, очевидно, учли такую возможность — но руку от чаши поп все же убрал. Николай смотрел на него, пока мог выворачивать назад голову, уверенный, что под его взглядом Никодим не осмелится кропить или крестить его. А затем цепь втащила его в следующие двери.
Под ногами у него оказалась лента конвейера, пересекающего обширный зал. Слева и справа от конвейера в шахматном порядке стояли рабочие ночной смены — крепкие мужики с тупыми небритыми мордами. В своих условно-белых несвежих халатах и кожаных фартуках поверх они походили на мясников. Разделочный цех, понял Николай. Впрочем, пятен крови нигде видно не было — в этом Васильчиков, очевидно, не соврал. Рабочих было немного, десятка полтора. Ну понятно, при нынешних-то объемах… Если бы не я, им бы, может, вообще всю ночь делать было бы нечего, подумал Селиванов.
— Эй! — крикнул он, цепляясь за последнюю соломинку. — Я знаю, что у вас за жизнь и как мало вам платят! У меня есть деньги! Много денег! Валюта! Если вы дадите мне сбежать, я заплачу вам столько, сколько вам здесь в жизни не заработать!
На самом деле он был не столь уж и богат — на них всех его сбережений определенно бы не хватило — но сейчас годились любые обещания. Однако его призывы пропали впустую. Они вообще никак не показали, что слышат его. Впрочем, когда конвейер, двигавшийся синхронно с цепью над головой, дотащил его до первого из рабочих, тот равнодушным отработанным движением залепил ему рот скотчем. Следующий почти сразу же замкнул кольца кандалов на его лодыжках; по конструкции они были копией ручных, только крепились к ленте конвейера.