— Да это же отрава! — воскликнул казначей и стал излагать свою теорию изготовления этого напитка.
Но Смитов это ничуть не смутило, и они пили кока-колу с явным удовольствием.
— Там, куда вы едете, вам порой захочется выпить чего-нибудь покрепче, — сказам им казначей.
— Мы с мужем никогда не брали в рот крепких напитков, — заявила миссис Смит.
— Вода там сомнительная, а теперь, когда американцы ушли, кока-колы не достанешь. Вот услышите ночью на улице стрельбу и, наверно, подумаете: стаканчик бы крепкого рому...
— Никакого рома, — отрезала миссис Смит.
— Стрельбу? — осведомился мистер Смит. — А там стреляют? — Он с легкой тревогой взглянул на жену, которая съежилась под пледом (она зябла даже в этой душной каюте). — Почему там стреляют?
— Спросите мистера Брауна. Он там живет.
— Стрельбу я слышал не так часто, — сказал я. — Обычно они обделывают свои дела втихую.
— Кто это «они»? — спросил мистер Смит.
— Тонтон-макуты, — злорадно вставил казначей. — Президентские упыри. Ходят в темных очках и являются к своим жертвам только по ночам.
Мистер Смит положил руку на колено жены.
— Этот джентльмен хочет нас напугать, детка, — сказал он. — В туристском бюро нам об этом ничего не говорили.
— Он не знает, что нас не так-то легко напугать, — сказала миссис Смит, и я почему-то ей поверил.
— Вы понимаете, о чем мы говорим, мистер Фернандес? — крикнул казначей в дальний угол каюты; некоторые чудаки почему-то всегда громко говорят с людьми другой расы.
У мистера Фернандеса глаза заволоклись, словно он вот-вот заснет.
— Да, — сказал он, но мне показалось, что он с таким же успехом мог ответить и отрицательно.
Тут впервые открыл рот Джонс, сидевший на краю койки казначея со стаканом рома в руке.
— Дайте мне пятьдесят десантников, и я пройду через всю страну и без мыла.
— А вы служили в десантниках? — не без удивления спросил я.
Он ответил уклончиво:
— Да, почти. В том же роде войск.
Кандидат в президенты сообщил:
— У нас рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.
— К министру чего? — переспросил казначей. — Благоденствия? Чего другого, а благоденствия вы там не найдете. Вы бы посмотрели, какие там крысы. Огромные, как эрдельтерьеры...
— В туристском бюро мне сказали, что там есть несколько прекрасных гостиниц.
— Одна из них принадлежит мне, — сказал я.
Вынув бумажник, я показал им три почтовые открытки. Несмотря на то, что краски были кричащие и вульгарные, картинки производили впечатление — ведь они были памятником прошлого, которое уже не вернется. На одной открытке в выложенном голубыми изразцами бассейне плавали девушки в бикини; на другой — под тростниковой крышей креольского бара играл на барабане знаменитый на все побережье Карибского моря ударник, на третьей был общий вид гостиницы — башенки, балконы и остроконечные крыши — причудливая архитектура Порт-о-Пренса прошлого века. Хоть это не изменилось.
— Нам хотелось бы что-нибудь потише, — сказал мастер Смит.
— У нас теперь куда как тихо.
— Конечно, нам было бы приятно — правда, детка? — жить у друзей. Если у вас найдется свободная комната с ванной или душем.
— У нас все комнаты с ваннами. И не бойтесь шума. Ударник сбежал в Нью-Йорк, а все девушки в бикини теперь в Майами. Вы, наверно, будете единственными моими постояльцами.
Я рассудил, что эти двое могут быть очень полезны не только из-за денег, которые они заплатят. Кандидат в президенты — лицо видное; он, несомненно, будет находиться под опекой своего посольства или хотя бы того, что от него осталось. (Когда я уезжал из Порт-о-Пренса, штат посольства сократили до поверенного в делах, секретаря и двух охранников из морской пехоты — память о военной миссии.) По-видимому, та же мысль пришла в голову Джонсу.
— Может быть, и я к вам присоединюсь, — сказал он, — если для меня ничего другого не приготовили. Если мы будем держаться вместе, у нас будет такое чувство, будто мы еще на пароходе.
— На миру, говорят, и смерть красна, — подтвердил казначей.
— Если у меня будут трое постояльцев, мне позавидуют все hoteliers [владельцы гостиниц (фр.)] в Порт-о-Пренсе.
— Опасно, когда тебе завидуют, — сказал казначей. — Всем вам троим было бы гораздо лучше плыть дальше с нами. Лично я остерегаюсь отходить от порта больше, чем на пятьдесят шагов. В Санто-Доминго тоже есть прекрасная гостиница. Роскошная гостиница. Могу вам показать открытки не хуже этих. — Он выдвинул ящик, и я мельком увидел дюжину пакетиков с презервативами, которые он выгодно продаст своей команде, когда они отправятся на берег к матушке Катрин или в какое-нибудь заведение подешевле. (Я был уверен, что, сбывая свой товар, он приводил устрашающую статистику заболеваний.) — Куда же я их девал? — непонятно зачем осведомился он у мистера Фернандеса, на что тот только заулыбался и ответил «да». Казначей стал шарить по столу, заваленному циркулярами, скрепками, флаконами с красными, зелеными и синими чернилами, старомодными деревянными ручками и перьями, и наконец обнаружил несколько мятых открыток с изображением точно такого же бассейна, как мой, и креольского бара, который отличался только тем, что там сидел другой ударник.
— Мой муж едет не отдыхать, — высокомерно заявила миссис Смит.
— Я возьму одну, если не возражаете, — сказал Джонс, выбрав бассейн с девицами в бикини. — Мало ли что бывает...
Эта фраза, как видно, была его самой серьезной попыткой разгадать смысл жизни.
На следующий день я сидел в шезлонге у правого, защищенного от ветра борта и томно покачивался на волнах лиловато-зеленого моря; лицо мое то освещалось солнцем, то пряталось в тени. Я пытался читать роман, но неуклюжие и слишком очевидные маневры героев в малоинтересных коридорах власти нагоняли на меня сон, и, когда книжка соскользнула с моих колен на палубу, я не стал ее поднимать. Глаза мои открылись только тогда, когда мимо прошел коммивояжер; он цеплялся обеими руками за поручни, словно карабкался вверх по лестнице. Бедняга тяжело дышал, и на лице у него было выражение отчаянной решимости, словно он знал, куда ведет лестница, знал, что добраться до верха стоит труда, и в то же время понимал, что у него не хватит на это сил. Я снова задремал, мне приснилось, что я один в темной комнате и кто-то трогает меня холодной рукой. Я проснулся и увидел, что это мистер Фернандес, застигнутый врасплох неожиданным креном судна, ухватился за меня, чтобы не упасть. Его очки поймали капризный луч солнца, и мне почудилось, будто из черного неба пролился золотой дождь.
— Да, — заулыбался он, — да! — И с извиняющимся видом, шатаясь, пошел дальше.
На второй день плавания, казалось, всех, кроме меня, одолела жажда передвижения. Следом за мистером Фернандесом появился мистер Джонс — я все не мог заставить себя звать его майором, — он уверенно шествовал посередине палубы, приноравливая шаг к движению судна.
— Штормит, — крикнул он, проходя мимо, и у меня снова появилось ощущение, что он изучал английский по книгам, в данном случае по романам Диккенса.
Но тут неожиданно вернулся мистер Фернандес, его швыряло по палубе из стороны в сторону, а за ним мучительно карабкался на свою лестницу фармацевт. Первое место он потерял, но упорно не желал выйти из состязания. Я спросил себя, когда же появится кандидат в президенты, почему он отстает от других, и в тот же миг он вышел из салона и оказался рядом со мной. Он был в одиночестве и выглядел без своей неразлучной спутницы каким-то неприкаянным.
— Ветрено, — сказал он, словно исправляя стиль мистера Джонса, и сел на соседний шезлонг.
— Надеюсь, миссис Смит здорова?
— Да, вполне, — сказал он. — Вполне. Она осталась в каюте, учит французскую грамматику. Говорит, что не может сосредоточиться, когда я рядом.
— Французскую грамматику?
— Нам сказали, что там, куда мы едем, говорят по-французски. Миссис Смит необычайно способна к языкам. Стоит ей несколько часов посидеть над грамматикой, и она овладеет языком, кроме, конечно, произношения.
— Ей раньше не приходилось иметь дело с французским?
— Для миссис Смит это не помеха. К нам как-то поступила прислугой немка. Не прошло и дня, как миссис Смит сделала ей выговор за то, что у нее в комнате беспорядок, и притом по-немецки. В другой раз у нас служила финка. Миссис Смит потратила чуть не целую неделю, чтобы достать финскую грамматику, но зато потом ее было не унять. — Он помолчал и сказал с улыбкой, которая придавала глупостям, которые он говорил, какую-то значительность: — Я женат уже тридцать пять лет, но не перестаю восхищаться этой женщиной.