— Пойдем, дитя мое, — сказал старик. — Надо отдохнуть немного…
Он отер пот с лица. Бжозовская поглядела на него чуть не с состраданьем, пожала плечами, недовольная, может быть, что ее труд не оценен достаточно, и, бормоча что-то невнятно, ушла.
Спустя несколько дней Вацлав сидел с Франей на крылечке в Вульках и потихоньку, опять спокойно, говорил с ней о будущем, о котором мечтали они оба, которое оба усиливались отгадать. Как будто можно когда-нибудь отгадать будущее! Нет, судьба смеется над нашими неудачными расчетами; пусть они будут даже так многочисленны, так разнообразны, как превратности судьбы, и тут найдет она дорожку, которая проскользнет между нами. И, однако же, кто не сочиняет будущности? Это развлечение, как и другие; мы проигрываем в эту игру сто раз и сто первый опять ставим нашу ставку. Приятно мечтать, хотя бы только на мечтании пришлось и остановиться!
В картину этой светлой будущности входили и Вульки, и Пальник, и старый ротмистр, и почтенная Бжозося, и книги, и музыка, и помощь бедным, и исполнение последней воли Вареля. Франя, хоть и притворялась довольно хладнокровной, терзалась, однако ж, что Вацлав по воле отца и по делам должен был скоро уехать в Варшаву; но она молчала. Вацлав, послушный желанию ротмистра, хоть и отгадывал мысли Франи, хоть готов был бы для ее спокойствия принести величайшую жертву, должен был исполнить приказание Курдеша: собирался исподволь.
Франя, хоть избалованная, хоть часто своевольная, умела покориться непреклонной воле отца; удивленная холодностью и недоверием его, которые принуждали Вацлава к испытанию, она все-таки чувствовала в них боязнь родительского сердца и слишком сердиться на них не могла. Отец на неоднократные ее попытки объяснений отвечал нежностями и шуточками; она видела часто, как слезы катились из глаз старика, и живее билось его сердце, она чувствовала, что и сам он боится этих откладываний, потому что седые волосы шептали ему о смерти. Но что уже постановил он раз, обдумал, признал нужным и дающим ручательство за будущее, того держался твердо. Не было уже попыток переменить его решение.
— Ты воротишься скоро? Скоро? — спрашивала Франя с очаровательной улыбкой.
— Когда мне велят, — говорил Вацлав, — ты знаешь, я еду поневоле.
— Скоро, скоро, скорей даже, чем мы уговоримся, нужно будет вам воротиться, — говорила Франя. — Я знаю, что добрый отец простит эту поспешность.
— Ах! Если б он освободил меня от этого испытания! — сказал Вацлав со вздохом.
— Нет, об этом нельзя и говорить ему, — шепнула Франя, — поезжай! Я в это время стану читать, стану учиться: ты мне оставишь много, много книжек, назначишь мне порядок; я буду жить ими, через них загляну в незнакомый мне свет, возвышусь, чтобы понять и оценить тебя.
— О, дорогая Франя! Немногому научат тебя эти книги; загляни в свое сердце, там у тебя лучшее сокровище. А если ты жаждешь душевной пищи, жаждешь книг и науки, то это дастся тебе легко; ты половину отгадаешь. Сама, наконец, книга не столько нас учит, сколько помогает нашему развитию, пробуждая то, что в нас спит. Наука всякий день изменяется, возвышается, падает, кружится и возвращается на дорогу, которую прошла; она не есть непременная цель, она только средство развить наши силы.
— Понимаю тебя, Вацлав: буду читать и думать, не продамся в неволю ни одной книжке, останусь собой! Но без тебя сколько встретится трудностей, над которыми буду бесполезно ломать голову! Я стану встречать их на каждом шагу: кто уяснит мне их, кто укажет мне дорогу, кто, как ты, одним словом сломит затворы?
— Дорогая Франя! Будь уверена, что сердце под руку с рассудком проникнут всюду, сломят и преодолеют страшнейшие затворы; но надо слушаться обоих.
— Кто же скажет мне, что я не ошибаюсь, что я не заблуждаюсь?
— Да разве ты можешь ошибиться?! — воскликнул Вацлав с увлечением. — Часто твой ум, такой молодой, свежий и роскошный, ничем не испорченный, ставит меня в тупик, заставляет меня задуматься.
Франя опустила голову.
— Это лесть! — произнесла она тихо.
— Нет, я говорю, что думаю, милая Франя.
— Довольно этого! Ты едешь… вы поедете! — поправилась она; в их разговоре не было еще принято постоянной формы; то они говорили друг другу ты, то вы. — Вы поедете, — говорила Франя, — но, по крайней мере, пишите часто, часто отцу, Бжозовской… т. е. мне.
— Как и кому только велишь, — сказал Вацлав, — верно то, что каждое мое письмо будет тебе и для тебя.