Я смотрел на тебя непонимающими глазами, радуясь в душе твоему состоянию. Нет, это не была ревность, это была обида, старая, выдержанная в дубовых бочках души обида. Я злился на тебя за другую измену, за твою единственную измену (измена бывает только одна, всё остальное уже не в счёт) с Богом, который даже трахнуть тебя не мог как следует. Я смотрел на тебя и чувствовал, что даже здесь или там, разговаривая со мной об этом, ты была с ним, ты всегда оставалась с ним, я же просто для тебя ничего не значил.
– Ну, и? – совершенно спокойно спросил я, когда ты выдавила из себя признание.
Теперь остолбенела ты. Бурная сцена, оскорбления, рукопашное выяснение отношений, ты готова была ко всему, кроме совершенно будничного «НУ, И?»…
Глупая, ты принялась повторять своё признание, теперь уже как хорошо выученный урок, теперь уже слова вновь стали словами, произнесённые один раз, они потеряли свою магическую силу.
Как? Вот что меня интересовало в этот момент. Как он тебя взял? Как заставил пойти против воли твоего Боженьки, в чьи уста кто-то вложил: НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ? Чем он тебя взял? Такую набожную и такую правильную? Хотя – какого чёрта! Твоя набожность была ни чем иным, как флиртом с Господом, разрешённым моралью романом на стороне с весьма своеобразной сексуальной подоплёкой. Конечно, твоя новая пассия не бог, зато вместо СЛОВА у него есть весьма конкретный предмет для благословений, которым он и не преминул воспользоваться. К тому же Господь далеко, и таких, как ты, у него миллиарды, а этот с тобой, всегда рядом, всегда вежливый, воспитанный, предупредительный, в меру религиозный. Приличный человек. Настоящий, приличный человек, как в женских романах о высшем свете.
Он читал тебе Крейна, любил для тебя Толстого, смотрел влюблёнными глазами, не позволяя себе ничего лишнего. Есть такая игра в соблазнение. Вовик рядится в педика, а этот в нецелованного ангела. Нет, дорогая, я не ревную. Разве только чуть-чуть. Ревновать вообще глупо. Если она или он хранит верность, ревность может сама спровоцировать измену, ну, а если тебе уже изменили, то ревновать поздно. Ревновать же, когда собственное рыльце покрыто толстым слоем пуха, по моему разумению, вообще недопустимо.
Соблазнение через Толстого. Я пытался представить себе эту сцену. Романтическая обстановка в духе историй «Плейбоя», свечи или звёздное небо. Он говорит о судьбе, иногда называя её роком. «Война и мир»… Человек не волен… Мы должны покориться своей судьбе, такова воля… Как только увидел Вас (они и в постели были на вы)…
– Ну, и? – повторил я вопрос.
– Как!.. Ты!.. Ты…
Ты хватала воздух ртом, не находя слов.
– Ну, изменила, дальше что? Чего ты хочешь?
Тогда ты и бросила мне оскорбление, достойное голливудской мелодрамы середины шестидесятых:
– Ты не мужик!
Глава 4
– А вы хитрая лиса, Дюльсендорф.
– Это, надо полагать, комплимент?
– Всё свернули, закрыли лаборатории, спрятались в этой дыре. Кого вы пытаетесь обмануть?
– Не знаю, скорее всего, себя. Больше всего на свете мы любим обманывать себя. Так уж сложилось.
– Поэтому вы сделали вид, что всё свернули?
– Есть время собирать…
– Я это где-то уже читал. Но почему именно здесь, в этой дыре, почему он?
– Вы слишком наблюдательны для…
– Для дилетанта, вы хотели сказать?
– Вас трудно назвать дилетантом.
– Бог с ним, не в названии дело. Скажите лучше, как успехи?
– Ещё не знаю.
– Не скромничайте.
– Я не скромничаю. Если вы достаточно в курсе, то понимаете или должны понимать, что так называемый результат имеет внезапный, квантовый характер, поэтому говорить о чём-либо в процессе, по меньшей мере…
– Успокойтесь, Дюльсендорф, не надо изливать на меня свою желчь. К тому же я, скорее, жертва, нежели…
– Вы жертва?! Не смешите.
– А ведь это действительно так.
– Ещё кофе?
– Не откажусь. Сегодня вы очень любезны.
– Это потому, что я смирился с вашим существованием. Я слишком стар, чтобы тратить силы на ненужные сантименты.
– Это точно. Вы намного старше, чем можно предположить. Сколько вам лет, Дюльсендорф?
– Это к делу не относится.
– Относится, мой друг, ещё как относится. Столько же не живут? Я прав?
– Ну, я живой. Значит, живут.
– Чем вы там занимались у себя в лаборатории?
– Проблема взаимоотношения человека и власти в условиях…
– Только не говорите, что вы действительно занимались этой ерундой.