– Ерундой? Любовь к вождям, энтузиазм, всенародное счастье, причём, заметьте, без лагерей и аппарата насилия. Вся страна, весь Мир, всё человечество дружными рядами, все как один… Любое правительство…
– И вы действительно работали в этом направлении?
– Несомненно. И долгие годы только над этим.
– Тогда почему же ваш эксперимент провалился?
– Я бы не стал говорить о провале. Большевизм, Третий Рейх… Конечно, пытаться объяснить поведение народных масс исключительно влиянием результатов эксперимента… но и не без того. Тогда мы достигли больших результатов, и массовая апробация была просто необходима, но выявленные в связи с этим недостатки… Кстати, полностью никто не отказывался от технологий. День десантника ещё никто не отменял. Масса людей оббивает пороги военкоматов, чтобы быть полезными Родине. Кто надо покаялся, кто надо покончил с собой. К тому же всеобщий пароксизм – это не совсем то, чего мы хотели. Слишком уж бросается в глаза.
– К тому же вы не были единственным человеком, для кого путь к власти…
– Здесь я с вами не соглашусь. Власть меня никогда не интересовала. Власть – это хлопотно. К тому же надо быть пешкой, чтобы стремиться стать королём, да простят меня шахматисты. Я стремился к контролю и независимости. Я чужд тщеславия и роскоши – за всё в этой жизни приходится платить. Если продолжить шахматную аналогию, меня больше интересовало то, что находится за пределами доски.
– Так что же случилось, Дюльсендорф?
– Побочные эффекты. Эксперимент стал давать побочные эффекты, и некоторые из них по своему значению были намного важней, нежели эксперимент как таковой.
– Например, бессмертие?
– Ну, о бессмертии говорить ещё рано. Я бы назвал это долголетием.
– Деньги?
– Вы пошлы и мелочны.
– Только не говорите, что вас всё ещё интересовал вопрос лояльности.
– Меня интересовали новые горизонты. К тому же у меня были благоприятные условия для работы. Мне даже не приходилось ничего скрывать. Достаточно было не обращать на некоторые аспекты их внимания. Проблемы появились с вашим исчезновением. Они так и не смогли понять, как вам удалось скрыться в предельно охраняемом месте.
– Не смешите меня, Дюльсендорф, из этого клоповника мог удрать любой.
– Это была только видимость. Одно из условий эксперимента. Но вы действительно ушли помимо нашей воли.
– И как вы это им объяснили?
– Безопасность – не моё дело.
– Вы не стали оправдываться? Умно.
– Я начал шуметь. Потерять такой ценный экземпляр, как вы…
– Поэтому вы охотились за ней?
– Её способности намного сильнее ваших. Этим и объясняется успех…
– Я бы не стал называть это успехом.
– Почему?
– Учитывая её нынешнее положение.
– Её нынешнее положение намного завидней, чем наше с вами, просто вы не хотите этого признавать.
– Знаете, Дюльсендорф, а ведь я собирался вас уничтожить.
– Да? И что вас остановило?
– Я вдруг понял, к чему вы действительно стремитесь. Вы правы, власть или бессмертие – слишком мелкие для этого цели.
– Не стоит об этом вслух.
– Как скажете.
– Это в наших общих интересах. Я ведь тоже кое-что о вас понял.
– Когда?
– Когда вы позволили мне уйти. Вы пытались воссоздать…
– Об этом тоже не будем вслух.
– Хорошо. Не будем так не будем. Знаете, в чём вы просчитались? Вы думали, что я тоже способен… На самом же деле это не так. Мне нужен поводырь. Как, собственно, и вам.
– Мне нужна она.
– Мне тоже. Думаете, она была жертвой?
Глава 5
Лариска. Её появление было столь же закономерным (если, конечно, можно говорить о закономерности в подобных вещах), как доказательство школьной теоремы или результат классически разыгранного гамбита, не говоря уже о законах жанра, которые настойчиво требовали появления…
Мы расходились с тобой, как солнечные лучи, как непараллельные прямые или лучи угла. Наша точка пересечения, о как давно это было, наш незначительный угол расхождения какое-то время ещё создавал иллюзию параллельности, но чем дальше…
Ты всё больше уходила в так называемую приличную жизнь, жизнь, как у всех, тогда как для меня это было хуже смерти. Социальная тюрьма, конечно, не столь страшное явление, как тюрьма государственная или армия, или… Никто тебя не пытается бить, насиловать в задний проход, никто не изобретает изощрённые дембельские шутки, но довлеющая паутина ТАК ПРИНЯТО, ницшеанский дракон ТЫ ДОЛЖЕН, тонкая форма рабства с лоботомией в виде традиций и приличий. Кастрированный серый мирок, в который ко всему прочему вторгся твой Бог, оттеснив меня на задний план.