Неоднозначность характера и игровое действие привели к тому, что в комедиях Княжина появляется, едва ли не впервые в русской драматургии, «миражная интрига» (термин Ю. В. Манна), то есть действие пьесы слоится, мерцает и внешнее его развитие оказывается мнимым. В результате двойственности, прослеживаемой в произведениях Княжнина на всех уровнях текста — от стилистического и сюжетного до образного и оценочного — произошло и раздвоение конфликта. Сюжетный конфликт в комедиях драматурга разрешался по традиционным законам классического театра — симпатичные автору и зрителю герои приходили к благополучному финалу. На уровне же проблемы, породившей конкретный конфликт, противоречие оставалось неразрешимым. На это обратили внимание еще исследователи XIX в. применительно к опере «Несчастье от кареты»: Лукьян и Анюта счастливы, но карета еще не куплена, и аналогичное несчастье может грозить другим крестьянам. Подобную ситуацию можно видеть во всех остальных комедиях: вдова утешена, но не навсегда; Верхолет арестован, но только потому, что он не настоящий вельможа; Прият женится на Улиньке, но самодурства Лентягиных неискоренимы и т. д. В «Неудачном примирителе» конфликт не разрешен и на сюжетном уровне. Для русской комедии XVIII в. это исключительный случай.
Неразрешимость конфликта на проблемном уровне придает веселым комедиям Княжнина оттенок горечи и тревожности и заставляет подозревать в авторе пессимиста. Трудно сказать, в какой мере это справедливо. Во всяком случае, скорее всего, драматург еще обладал жанровым мышлением и старался писать, «не раздражая муз худым своим успехом: / Слезами Талию, а Мельпомену смехом»[70]. Воспитанный на рационалистических идеалах, он невольно смущался и печалился, видя, что жизнь опровергает их, а в комедиях, вероятно, все же не стремился давать реальности серьезную и мрачную оценку, представляя ее как напряженную, увлекательную и все-таки забавную игру.
Однако действо, разворачивающееся в комедиях Княжнина, не было самодостаточным. Драматург живо реагировал на современную жизнь, а порой и сам, подобно своим персонажам, вступал в соперничество с недоброжелателями, но делал это не в форме грубого памфлета, переходящего к личным оскорблениям, а посредством изысканной игры. Портретность, свойственная сатире XVIII в., в конце столетия, в связи с отказом от максимализма оценок, все чаще отождествлялась с пасквилем, и драматург (в отличие от его противников) ограничивался довольно туманными намеками. В целом, при напряженной литературной борьбе в XVIII в. в России, Княжнин для своего времени и положения не так уж часто вступал в прямую полемику, и скорее сам подвергался нападкам, нежели нападал. Вероятно во многом справедливы слова С. Н. Глинки: «При всей остроте ума своего Княжнин не был насмешлив и только раз намекнул о падении драмы какого-то сочинителя, не означая, однако, имени его; он имел завистников и недоброжелателей за то, что ревностно защищал человечество»[71]. Во всяком случае, Княжнин предпочитал сводить счеты иным образом. Почти нет сомнений в том, что он выводил своих врагов и соперников в комедиях, но делал это столь изящно и завуалировано, что не только последующие исследователи, но и современники, видимо, не всегда узнавали в его персонажах знакомых лиц. По крайней мере, ни одно из его произведений не вызвало скандала, в отличие от тех комедий, в которых был выведен он сам («Самолюбивый стихотворец» Николева и «Проказники» Крылова).
В первую очередь сказанное относится к активному участию драматурга в литературной полемике 1780-х гг., не столь бурной, как в предыдущее и последующее десятилетия, но все же достаточно оживленной.
В русской словесности, как и в общественной жизни тогда уже наметилось два полюса — московский и петербургский.
Москва — центр просвещения и университетский город, блюстительница патриархальных традиций и убежище опальных аристократов. Словесность здесь трогательная и серьезная, с чувством собственного достоинства, с поучительным пафосом и философской глубиной, слегка опережающая свой век, поэтому внешне, быть может, дерзкая, но на деле вполне благонамеренная. Московские литераторы (масоны — кружок Хераскова и Новикова, позднее — карамзинисты), ученые и издатели, мало обремененные службой или неслужащие, чуждые светской суете, живущие уединенно и видящие цель свою в просвещении и творчестве.