Доринда. Перестаньте, душенька, поговорим о другом.
Миссис Саллен. О Доринда, ведь я женщина, и ничто женское мне не чуждо! У меня мягкая, великодушная натура; я податлива и легко уступаю своим страстям. У меня большое сердце, способное вместить любовь со всеми ее радостями. Так неужели же эта прекрасная обитель должна служить хлевом для свиньи?!
Доринда. Это вы про мужа?
Миссис Саллен. Хорош муж! Да разве он достоин этого имени? Ну ничего! Скоро приедет мой брат — он был в чужих краях, когда отец выдал меня замуж, — он что-нибудь придумает, чтобы спасти меня из неволи.
Доринда. Обещайте пока не прибегать к помощи милордова друга!
Миссис Саллен. Ты плохо меня знаешь, сестрица. Женщины как и мужчины: кто больше всех хорохорится, тот самый трусливый. В болтовне мужество выветривается. А направь его куда надо, от него было бы больше проку. Но признаюсь тебе по чести, я без ума от этого малого. И если б мы повстречались — он в подобающем ему костюме, а я — в подобающем дезабилье, — я вряд ли устояла бы перед искушением. Могу только пообещать тебе, сестрица, что не буду искать с ним встречи. Большего нельзя требовать даже от самой добродетельной женщины. Ведь я только человек, сестрица!
Уходят.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Гостиница.
Входят Эймуэлл и Арчер; оба хохочут.
Арчер. А старая леди с ее нелепой добротой….
Эймуэлл. А эта податливая девица… Совестно ее обманывать!
Арчер. Ну, когда у тебя такие принципы, бросай дело!
Эймуэлл. Не могу, я в нее по уши влюбился!
Арчер. Тогда — спасайся, пока не поздно!
Эймуэлл. А, я на все готов, лишь бы не сидеть целыми днями в кофейнях Уайта, Тома, Уилла и не глядеть без дела на игральные карты. Когда-то мы состояли с ними в близкой дружбе, а теперь в наших тощих карманах не найдется и гинеи на этих шлюх.
Арчер. А разве легко быть обязанным какому-нибудь богатому прощелыге, который угостит тебя бутылкой дрянного вина и заставит за это выслушивать свои глупости. Тебе-то ведь нечем платить, черт возьми! Нет, лучше у Морриса[70] хлебать в долг пустой чай!
Эймуэлл. И тем делом наводить хулу на весь белый свет и бранить правительство, с чего все сразу заключат, что, во-первых, ты глуп, а во-вторых, беден.
Арчер. А в театре каково! Ну, на одно действие еще пустят бесплатно, второе, скажем, в другом театре посмотришь, а остальные три?[71] Вот и уходишь, ругая все пять!
Эймуэлл. Чего тут не выдумаешь, когда промотал состояние с добрыми приятелями. Но пора уже….
Арчер. Да, пора положить всему этому конец. Куй железо, пока горячо. Хорошо, что нам повстречался этот священник: тебя он женит, мне будет сводником.
Эймуэлл. А я не мог бы увлечься женщиной, которая оказывает такое внимание французу.
Арчер. Увы, сударь, на безрыбье и рак рыба! Она ведь это не от хорошей жизни. Может, у нее муж негодяй и ею руководит скорее жажда мести, чем любовь. Право, я столь высокого мнения и о ней и о себе, что, думаю, мы с ней поладим. Ведь, к чести наших женщин и нас самих, они видят в своих мужьях нечто вроде Великой хартии вольностей[72]. Если я правильно понял всю историю с заговором, моя задача — оставить этого французика в дураках. Вот идет этот поп. Спрячусь где-нибудь поблизости. (Уходит.)
Входит Фуагар.
Фуагар. Да благошловит вас господь, благородный господин!
Эймуэлл. Ваш покорный слуга, сударь. Могу я поинтересоваться, как вас зовут, святой отец?
Фуагар. Меня-то? Меня — Фуагаром.
Эймуэлл. Фуагар! Прекрасное имя для священника! Позвольте вас спросить, отец Фуагар, бывали вы в Ирландии?
Фуагар. В Ирландии? Что ты, милок! Да я первый раз шлышу про эту Ирландию! Там, говорят, не ушпеет человек возмужать, его сразу хвать — и в тюрьму.
Эймуэлл. А иной раз и тех, кто успел состариться, вот таких, как ты. (Кладет ему руку на плечо.) Сударь, я вас арестую как изменника родины! Вы — английский подданный, а утром вы предъявили мне удостоверение французского полкового священника. По нашим законам это карается смертью. Боюсь, как бы вашему преподобию не пришлось болтаться на виселице.
71
72