Из дома на террасу выходит О л ь г а П а в л о в н а.
Мама, мама!
О л ь г а П а в л о в н а. Что тебе?
М а н я. У тебя были любовники?
О л ь г а П а в л о в н а (роняет чашку из рук). И как язык не дрогнет такую мерзость у матери спрашивать! От каждого твоего вопроса у меня посуда бьется.
М а н я. А знакомые от тебя не отворачивались?
О л ь г а П а в л о в н а. Глупеешь ты летом.
Из дачи слышна виолончель.
М а н я. Нет, отвечай серьезно: неужели твоя молодость прошла без всяких приключений?
О л ь г а П а в л о в н а. Я не Шерлок Холмс.
М а н я. Зачем же вы существовали?
О л ь г а П а в л о в н а. Спасибо, договорились.
М а н я. На что же ты истратила свою жизнь?
О л ь г а П а в л о в н а. На тебя, на тебя я жизнь истратила.
М а н я. И совершенно напрасно.
О л ь г а П а в л о в н а. Теперь сама вижу, что напрасно.
М а н я. Хотите, я вас перевоспитаю?
О л ь г а П а в л о в н а (роняет чашку). Не говори ничего, когда у меня посуда в руках. (Зовет.) Сережа, Сергей Петрович!
Входит К а р а у л о в со смычком в руках.
К а р а у л о в. Ольга Павловна, ведь ты Чайковского перебила.
О л ь г а П а в л о в н а. Что Чайковского — я посуду перебила! Ты к дочери прислушайся!
М а н я. Отец, скажи, пожалуйста, из-за тебя погибла хоть одна женщина?
О л ь г а П а в л о в н а. Вот!
К а р а у л о в. Из-за меня? Из-за меня две чуть не погибли.
М а н я. Что же они, застрелились, утопились?
К а р а у л о в. Отравились. Еле спасли.
М а н я. Ты не стесняйся, рассказывай, где это было?
К а р а у л о в. У нас, дома.
М а н я. Как же они отравились?
К а р а у л о в. Рыбой. Я угощал.
М а н я. Я не об этом спрашиваю. От любви, от любви к тебе никто не страдал? Ты артист, музыкант, возможно — был интересным.
О л ь г а П а в л о в н а. Никогда не был.
К а р а у л о в. Был, был.
М а н я. Не спорьте. Ну? Губил ты поклонниц?
К а р а у л о в. Я не понимаю — какого ты от меня душегубства требуешь? Я почти всю жизнь в оркестре играл, а женщины только от солистов погибали, и то не до смерти.
М а н я. Почему вы такие неяркие?
О л ь г а П а в л о в н а. Мы неяркие? Обидно слушать.
М а н я. Ах, если бы вы могли выгнать меня из дому!.. Ночь… Мороз… Я ухожу без шубы, кутаясь в классический театральный платок… Слезы замерзают на глазах, и вьюга гонит меня по пустынным улицам… (Уходит в «образе».)
О л ь г а П а в л о в н а. Господи, чего это с ней?
К а р а у л о в. Или от любви, или от плохого питания.
О л ь г а П а в л о в н а. «Классическая ночь без шубы» — от любви.
К а р а у л о в. Кого же она любит?
О л ь г а П а в л о в н а. Я догадываюсь… Какого-нибудь мужчину.
К а р а у л о в. Ты лучше не догадывайся, а скажи: кто у нас в доме бывает?
О л ь г а П а в л о в н а. Теперешние молодые люди в домах не бывают, они свое место знают: дальше террасы не идут.
К а р а у л о в. Трудная женщина!.. Ну, на террасе кто за Маней ухаживает?
О л ь г а П а в л о в н а. Ни на террасе, ни в других местах никто теперь ни за кем не ухаживает.