Ю л я. Тшшш! Тихо! Вы слышите?
П а ш а. Что? Идут?
Ю л я. Нет… Птицы запели.
П а ш а (изумленно). Какие птицы?
Ю л я. Вот эти… (Показывает на чучела.) Никто, кроме нас, их не слышит, только мы с вами. Это потому, что мы… влюблены в театр, ведь правда же, Паша? Вот, возьмите! (Протягивает ему цветок.) Этот вам от меня. И чтобы вы больше не хныкали!
П а ш а. Да нет, Юленька, я не жалуюсь. Может, и вправду нестоящая моя пьеса, но писал-то я ее… из любви.
Ю л я (мечтательно). Из любви… Это прекрасно. Если б я была режиссером, Паша, я бы принимала пьесы только… от влюбленных. Влюбленных в жизнь, в людей, в театр. Играли бы тоже… влюбленные. И тогда каждый вечер к нам приходили бы зрители, как влюбленные на свидание. Чтоб вместе с нами мечтать и любить, грустить и смеяться. В театре должны жить влюбленные и… мечтатели. Я думаю, что и Шекспир, и Чехов, и Островский, и Шиллер — это все влюбленные, Паша…
П а ш а. Так ведь одной влюбленности мало. Говорят, тут талант требуется! И правильно. А какой у меня талант? Все равно ничего не выйдет…
Ю л я. Нет, выйдет! Самсон Саввич обещал с нами работать. Вот увидите, мы добьемся, что вашу пьесу поставят, вас оценят, Паша… И тогда к вам придут слава, признание…
П а ш а. Нет… Это дома меня признают. Там меня уважают, Юля… А в театр я… пьесу принес. И что ж? На меня смотрят так, будто я что-то зазорное сделал, будто с чужого двора петуха увел. За что? Почему? Администратор ваш гонит меня из театра: «Тут вам, — говорит, — кулисы, а не птичий двор!»
Ю л я. А вы не слушайте его, Паша, он глупыш. Садитесь. Хотите, я вам лучше спою о… моей мечте? (Берет гитару. Напевает.)
Стук в дверь.
П а ш а. Стучат… Открыть?
Ю л я. Постойте, я сама. Надо спросить пароль. (Подбегает к двери, таинственно.)
Г о л о с з а с ц е н о й.
Ю л я. А-а-а, Славка, входи.
Входит К о л ь ч у г и н.
К о л ь ч у г и н. Здорово, заговорщики! Заждались? Сейчас придут Валька с Галей.
Ю л я. А Самсон Саввич? Ты был у него?
К о л ь ч у г и н. Был.
Ю л я. Ну и что? Он придет?
К о л ь ч у г и н. Старик пьет крепкий чай, курит и… думает.
Ю л я. Ну, а что он сказал?
К о л ь ч у г и н. Он сказал: «Автор, дуся моя, не знает театра, но он, бестия, видит жизнь! У него зоркий глаз и душа поэта. Деритесь, молодые люди, за эту пьеску! И я бы с вами, да… печень не позволяет».
Ю л я. Врешь, Славка! Так и сказал? А ну, посмотри мне в глаза!
К о л ь ч у г и н. Честное актерское.
Ю л я. Так что ж, выходит, он… обманул? Он работать с нами не будет?
К о л ь ч у г и н. А где работать? В фойе не пускают, сцену тебе не дадут… Дирекция все пронюхала… Зигфрид сорвался с поводка и теперь бегает за нами и вгрызается всем в ляжку. Шефская бригада распалась, потому что ехать-то нам не с чем… А если еще узнают, что мы репетируем не принятую театром пьеску, а? Что ты скажешь? «Ах, простите, но это прекрасная комедия, на ней печать таланта!»
Ю л я. Да! Скажу! Печать таланта!
К о л ь ч у г и н. А дирекции нужна другая печать. Круглая, фиолетовая, и под ней подпись: «Разрешается». Где ж тут репетировать?
Ю л я. На улице, на площади, на бульваре — где угодно.
К о л ь ч у г и н. Это ты можешь репетировать на крыше автобуса, а Зонтиков — старик, он испугался. Его за это могут из театра…
Ю л я. Он испугался, а ты? Ну что ж… играй свиту короля и пятого цыгана в «Живом трупе». Я вижу, что это тебя устраивает, это ты… успокоился.
К о л ь ч у г и н. Что поделаешь, если молодым не дают ходу, — надо ждать. Это не только я, и другие тоже считают, раз так получилось, надо подождать.
Входит Р е б и к о в.
Р е б и к о в (с порога). Что, опять диспут? И Славка на трибуне… В чем дело?