З и г ф р и д. Вы… вы не волнуйтесь, Борис Семенович, я все сделаю, как вы сказали. Я только хочу спросить вас, вы не знаете, вот в этой пьесе, которую сейчас читают, есть какая-нибудь роль для… Юли Трепетовой?
Х о д у н о в. Вы меня уже седьмой раз спрашиваете про Трепетову, в чем дело? Имейте в виду, Зигфрид, я вас предупреждаю: если вы созрели для любви, ищите себе что-нибудь в подсобных цехах, в районе гардероба, но не смейте подходить к творческому составу! Вы лучше сбегайте к машинистке и продиктуйте ей договор с Пузыревым. Когда кончится обсуждение, надо с ним подписать, и все. Ну? Что вы стоите?
З и г ф р и д. А… что диктовать?
Х о д у н о в. Типовой договор. Запишите. С одной стороны, я, именуемый в дальнейшем «Театр», с другой стороны, он, именуемый в дальнейшем «Драматург». Он дает, а мы принимаем, под условным названием «Гололедица», остальное она знает. Идите! Стойте. Заскочите в бухгалтерию, пусть приготовят пятьдесят процентов. Все!
З и г ф р и д. Борис Семенович, я хотел сказать…
Х о д у н о в. Ну?
З и г ф р и д. Вот вы… очень часто меня ругаете. Я знаю — в театре это необходимо, и я все снесу… Только я вас прошу, когда вы будете меня ругать — не сейчас, а в дальнейшем, — умоляю вас, не при женщинах.
Х о д у н о в. Это все?
З и г ф р и д. Все.
Х о д у н о в. Хорошо. Я специально подберу мужской состав. Идите!
З и г ф р и д убегает.
И это — мой помощник. Редчайший болван! Гибрид тыквы и одуванчика!
За дверью слышны аплодисменты, голоса, шум отодвигаемых стульев.
Что это? Уже? Уже кончилась читка?
Распахнулась дверь. Из кабинета главного режиссера, продолжая оживленный разговор, выходят ведущие мастера. Впереди высокий, седоватый, подчеркнуто элегантный Х л о п у ш к и н ведет под руку П у з ы р е в а. За ними — Н а с т ы р с к а я, З о н т и к о в, И н г а Х р и с т о ф о р о в н а и К у п ю р ц е в. Последней вышла Б е р е ж к о в а, с большой хозяйственной сумкой в руках, и сразу же села на диванчик в углу фойе.
Х о д у н о в (подбегает к Пузыреву). Игнатий Игнатьевич, спасибо! Большое спасибо! (Долго трясет руку.) Поздравляю! В добрый час!
П у з ы р е в (усаживаясь в центре стола). Это что у вас? Пиво?
Х о д у н о в. Десертная водичка… Сейчас будет пиво. Зигфрид, пива!
Х л о п у ш к и н. Ну что ж, друзья мои, рассаживайтесь.
Все с шумом рассаживаются вокруг стола. Бережкова тоже берет кресло и садится рядом с Хлопушкиным.
Я полагаю, чтоб не утомлять Игнатия Игнатьевича, мы не будем долго дискутировать. Тем более, как мне кажется, все ясно!
Г о л о с а. Еще бы!
— Все ясно!
— О чем говорить?
Н а с т ы р с к а я. Не говорить надо, а драться за пьесу!
З о н т и к о в. Обязательно драться! Драться, драться… Тут без драки дело не пойдет. Позвольте мне. (Протягивает руку.)
Х л о п у ш к и н. Вы что, хотите сказать?
З о н т и к о в. Нет… Если позволите, я пока… с сыром. (Берет бутерброд.) А потом скажу, скажу.
Х л о п у ш к и н. Я предлагаю просто, по душам, как говорится, «за пуншевого чашею», обменяться первыми мыслями и, как сказал Борис Семенович, в добрый час!
Х о д у н о в. В час добрый!
Х л о п у ш к и н (вынимает из кармана часы, кладет на стол). Друзья мои! Нынче у нас с вами действительно большой день. К нам в театр пришел художник, талант которого, яркий… самобытный… смелый, мы все знаем, любим, чтим. Надо сказать, что мы, мастера театра, давно ждали этой встречи. Ждала ее общественность, критика, наш зритель. И вот мы… дождались.
Б е р е ж к о в а (с места). Да. Дождались.
Х л о п у ш к и н. Простите, я… не люблю, когда меня перебивают.
Х о д у н о в (наклоняясь к Бережковой). Капитолина Максимовна, вас, кажется, вызывали к телефону… срочно.
Б е р е ж к о в а. Не могу, голубчик. Видите, сейчас занята.
Х л о п у ш к и н (продолжая). И хотя сегодня Игнатий Игнатьевич только фрагментарно познакомил нас со своей «Гололедицей» — значительная часть пьесы еще в дымке эскиза, — но уже сейчас мы с предельной ясностью различаем контуры его смелой, взволнованной, я бы сказал, проблемной драматургии. Да! Мы с вами прослушали только полтора акта, но в них такой… динамит страстей, такая… глубина мысли, такой тончайший, как скрипичный ноктюрн, психологический рисунок характеров, в них такое… ммм… м… как совершенно правильно отмечает наша печать, смелое вторжение в действительность, что мы, мастера театра, мы не можем спокойно ждать от художника последующих двух с половиной актов. Мы уже сейчас, сегодня говорим — да! Мы берем! Мы зажжены!