Для понимания взглядов Альфьери на призвание художника, да и для понимания идейного существа его трагедий весьма важен трактат "О государе и о словесности", написанный им в 1778 году. Суть его может быть выражена изречением самого Альфьери: "Открыто говорить о высоком - значит уже частично совершать". Трактат открывается посвящением: "Государям, которые не покровительствуют словесности" - ироническая благодарность властителям, которые, по крайней мере, не совращают литераторов.
С точки зрения Альфьери, "государь" это тот, "кто может достичь желаемого и желает того, что ему нравится". По несколько парадоксальной логике Альфьери, государь и свободный человек - это одно и тоже. Следовательно, в идеале можно было бы вообразить себе свободной общество, состоящее из одних "государей". Государь, способный любить истину, может, при наличии свободы, превратиться в идеального писателя. Словесность - это "самое благородное, самое возвышенное, самое святое, почти божественное занятие", и потому тот, кто не может свободно пользоваться своим даром, должен отказаться от писательства. Далее Альфьери устанавливает такую историческую шкалу: античные мифологические герои - это и есть поэты, правда, действующие, а не пишущие. Затем являются поэты, которые призывают к доблести, но уже не своими деяниями, а своими сочинениями. Назначение поэтов во всем подобно назначению святых и пророков (то есть, по заключительному стиху пушкинского "Пророка", - "Глаголом жечь сердца людей").
Награды, раздаваемые государями, развращают и унижают писателей. Те из поэтов, которые были выше государя по пророческой своей сути, принимая покровительство, становятся ниже его и позорят свое призвание. Отсюда определение истинной славы, которое дает Альфьери. Слава - это "то уважение, которое многие люди питают к одному человеку за пользу, им доставленную; те хвалы, которые общество ему расточает; то безмолвное восхищение, с которым на него смотрят; те улыбки, которыми с радостью его награждают; тот страх и косые взгляды, которые исподлобья бросают на него короли; та бледность, которой покрываются лица завистников; тот трепет сильных мира сего..."
Определение чувственное, а не логическое, похожее больше на тираду из трагедии, чем на пассаж трактата. Вот что такое истинная слава в глазах Альфьери, и, конечно же, речь идет о славе именно поэта. Только такая слава может быть единственной наградой поэту, "и тот, кто целью своего искусства полагает другие награды, никогда не будет настоящим писателем". Тут Альфьери снова возвращается к теме поэта-пророка, поэта-трибуна: "Смелые и истинные писатели - это почитаемые и божественные трибуны несвободных народов", и но должно быть им никакого дела до тех "академиков", которых властители содержат, "наподобие того, как два века назад они содержали шутов". В трактате "О государе и словесности" свобода предстает не как конкретная идея, а как выстраданное чувство поэта, и этот поэт - воплощение самого Альфьери.
У Альфьери антиномия свободы и тирании не разрешилась бы даже с завоеванием народами всех политических прав. Случись так, поэту пришлось бы вступить в героическую борьбу с тиранией природы, а потом и мироздания. Вся окружающая жизнь представляется ему сплошным кошмаром, сплошной тиранией. Если бы мир вдруг заселился героическими свободными гражданами, какие являлись Альфьери в поэтических его фантазиях, заселился бы его излюбленными плутарховскими героями, то и тогда Альфьери вряд ли обрел бы душевное равновесие. Альфьери обратился к трагедии не просто потому, что жанр этот соответствовал литературному вкусу, но прежде всего потому, что он давал наилучшую возможность выразить разлад между обособившейся индивидуальностью и окружающим миром. Оттого-то в трагедиях Альфьери персонажи более лиричны и менее объективны, чем персонажи великих трагедий прошлого. Отсюда начинался романтизм.