Всем библиотечным служащим знакомо, вероятно, печальное зрелище надругательства над книгами в читальных залах. Но интересно, что история этой разновидности человеческого варварства уходит своими корнями в далекое прошлое. Во второй половине XIV века английский епископ из Дарема Ричард де Бери написал знаменитую книгу Philobiblon — старейший памятник библиофилии средневековья. Епископ основал также Оксфордскую библиотеку, щедро снабдив ее сокровищами собственной библиотеки. Благодарность читателей не заставила себя ждать. Вот как пишет о ней Philobiblon:
«Есть школяры, которые настолько изгаживают книги, что лучше б повязали уж себе сапожный фартук и вытирали руки об него, а не о рукописи, расстилая и разглаживая их. А если приглянется им какое-нибудь место в книге, отчеркивают его грязным ногтем. Соломой пользуются для закладок. И над открытой книгой не стыдятся есть сыр и фрукты, размахивать наполненным стаканом. А если под рукой нет сумки, объедки оставляют в книгах. На книги опираются локтями и смятые тем листы разглаживают, сворачивая их в трубку вдоль и поперек, нанося книгам неимоверный ущерб. И прежде прочих из библиотек следовало бы гнать взашей тех, которые, упражняясь в рисовании, марают поля каракулями — причудливыми буковками и мордами животных. Нередки и такие пакостники, которые отрезают поля пергаментов для писем или с той же целью вырывают половину форзаца».
Прошло шестьсот лет, а психология книжного хулигана осталась прежней. И средства ничуть не изменились: все те же грязные ногти, пальцы — жирные то ли от сала, то ли от постоянного чесания головы, все те же выдранные страницы; вместо гусиного пера или кисточки — авторучка, шариковая ручка или карандаш, которые обезображивают книгу. В прежние времена ряды осквернителей книги пополнялись членами трех почтенных цехов. Бакалейщики, портные и сапожники нанесли книжному миру вреда едва ли меньше, чем варварские орды, ворвавшиеся в чужую им культуру. Равнодушные наследники мешками сносили в соседние лавки простаивающие на полках дряхлые тома. Из книг получше бакалейщики клеили пакетики, а в остальные заворачивали колбасы и сыры, как в случае с Барбосой. Огромные пергаментные листы, вырванные из фолиантов, шли у портных на выкройки или на ленточки сантиметров. Сапожники претендовали на переплеты. Твердые кожаные стельки натирали нежные женские ножки, которым куда приятнее касаться было тонко выработанной кожи переплетов и наслаждаться при ходьбе льнущей и упругой поверхностью. Так что торговцы-посредники с удовольствием скупали старые книги в переплетах из телячьей кожи, раздирали их на части и сбывали бакалейщикам, портным и оружейникам, у которых бумага и картон шли на пыжи, а переплеты тоннами продавали сапожникам. По подсчетам Поля Лакруа, за первые двадцать пять лет прошлого века пало жертвой книжного вандализма около 2–3 миллионов книг…
Сам воздерживаясь от того, чтобы обвинять прекрасный пол в надругательстве над книгами, без комментариев приведу лишь, вероятно небезосновательные, мнения нескольких писателей по этому вопросу. Уже цитированный «Филобиблон» говорит и о женщинах. Но свои суждения автор предусмотрительно высказывает не сам, а вкладывает их в уста самих книг. Вот жалоба одной из жертв:
«Едва только это хищное и вредоносное животное (не я это говорю, и не епископ во мне, а сама книга) обнаружит одну из нас в каком-нибудь углу, где в паутине усопшего паука мы наслаждались заслуженным покоем, сразу схватит и, сморщив нос, утопит поначалу в оскорблениях. Мол, зря мы занимаем место в доме, валяемся без пользы, копим пыль, куда умнее было б обменять нас на платки, шелка, меха и кольца. И в самом деле, право это животное, смотрящее на нас как на врагов, ведь если заглянет оно в одну из нас, узнает, что мы думаем о нем».
Жалуются на обращение женщин с книгами и более современные писатели-библиофилы. Если женщина и читает, утверждают они, то не разрезает книгу, а разъединяет страницы любым предметом, что попадается под руку: им может оказаться визитная карточка, спичка, булавка, — чем угодно, только не ножом для бумаги. Если же нет никаких инструментов, то в сгиб листа закладывает палец, после чего книга выглядит так, будто ее пилили пилой. Если же нож для бумаги и окажется случайно под рукой, то пользуется она им для отчеркивания понравившихся ей строк, как можно глубже вонзая острие в страницу. А когда для завивки волос стали пользоваться папильотками, то женщины, и глазом не моргнув, прибегли к книгам, вырывая из них листы и скатывая из них толстые трубочки. А бесстыдно валяющиеся без дела рукописные кодексы в старые добрые времена находчивые хозяйки использовали для завязывания банок с вареньем. Наиболее подходящим был для этого дела пергамент. Но остановлю колесо клеветы и в утешение напомню женщинам о когда-то распространенных среди мужчин трубочных фитилях. Ласло Кевари в своей книге «Szaz tortenelmi rege»,[133] изданной в Коложваре[134] в 1857 году, рассказывает о некоем графе Б., который только что прибывшие новые книги отдавал слуге для разрезания. Слуга их и разрезал… на трубочные фитили. Достоверна эта история или нет, сказать трудно, но чтобы она родилась, во всяком случае, необходимо было знать способы изготовления трубочных фитилей.
Над входом в свою библиотеку гуманист Скалигер повесил надпись: Ite ad vendentes![135] Скалигер был мудрым человеком. Он знал, что книга, данная кому-то на время, редко возвращается к хозяину. Никому не приходит в голову оставить у себя взятый взаймы зонтик, а книгу зачитывают со спокойной душой и чистой совестью. В борьбе с этим стихийным исключением из нравственных правил владельцы книг отдавали в былые времена свои сокровища лишь под залог крупной денежной суммы.
Французский король Людовик XI (1423–1483) захотел как-то сделать копию с рукописного медицинского трактата Х века. И обратился к Парижскому университету с просьбой выдать ему на время эту рукопись. На высочайшую просьбу университет ответил угодливо-строптивым посланием:
«Высочайший Господин наш, наинижайше препоручаем себя справедливости и милосердию Твоего Величества. Помыслы наши заняты просьбой посланника Твоего Величества выдать на его благословенные руки для благородной цели переписывания произведение под названием „Totum continens“.[136] Книгу эту хранили мы всегда и оберегали тщательнейшим образом, ибо принадлежит она к редчайшим и прекраснейшим сокровищам нашего факультета, которое едва ли с чем сравнить возможно; движимые, однако, устремлением во всем потворствовать желаниям Твоего Величества, мы приняли решение преподнести Твоему Величеству ту книгу на временное пользование, но под залог, однако, серебра цены не меньшей, чем наша драгоценность. Мы же, видя уваженье наших правил, святым Евангелием клянемся, что этих правил не нарушим. Умоляя Господа нашего осенить Твое Величество милостью своею, пребываем (и т. д.).