Стихотворение увидело свет за полвека до Ацидалия.
Старая чертовка поселила Армбруста в плохую комнату, которую к тому же не топила, воровала, ненавидела венгров. И в довершение всего:
Это еще можно бы простить. Но она к тому же грубо и беспощадно относилась и к собственному мужу:
Накопившееся ожесточение побудило Криштофа Армбруста излить свою горечь в стихах. В сочинении, как мы сейчас увидим, проглядывают — тоже в сатирической, и больше даже в иронической и юмористической форме — те же «аргументы», к которым прибегнул спустя пятьдесят лет Ацидалий, подав их в «научном», систематизированном виде, — те же аргументы, которые спустя двести лет в лубочно-ярмарочной упаковке возникли на венгерском книжном рынке. Известный мне немецкий текст стройнее, чем венгерский. Переводчик пренебрег рифмами, хромает и ритм, но текст, записанный в анналах венгерской литературы, ярок, свеж в своей неповторимой комичности:[271]
Ущербностью происхождения попрекали женщин постоянно и в самых различных вариантах. Якоб фон Кенигсхофен в своей эльзасской хронике ставит вопрос так: «Warumbe Frowen me claffen denne Man?».[272]
Как считает хронист, потому что бог создал Адама из земли,[273] а Еву из ребра Адама.[274] Если наполнить корзину землей, звучать она не будет, но, загруженная костями, загромыхает. Происхождение из ребра окажется роковым для женского пола и в день Страшного суда:
Удивляюсь, что еще никому не пришло в голову написать историю антиженской литературы. Какое бы то было, верно, удовольствие, прикрываясь благородным плащом науки, взять букетики из глупостей, неучтивостей и грубостей. Заглавие вот только не подходит: не верю я, что тьмы и тьмы пасквилей, которые пятнают женщин со времен шестой сатиры Ювенала, рождены одним лишь женоненавистничеством.
Найдется не больше одного-двух писателей, которые хамили из неподдельной ненависти к женскому полу, остальные же хотели только позлить женщин, как откровенно признается Криштоф Армбруст, — то «старую чертовку», то юную кокетку. Термином «антиженская литература» не воспользовался бы я и для обозначения жанра, для него больше годится другое наименование — «литература, скандализирующая женщин». Венгерских сочинений, которые оскорбляли бы весь женский пол вообще, я не встречал. В тех, которые мне попадались, нападки всегда бывали конкретными — на жену (женщину) злую, кокетливую, модницу-тряпичницу и т. п. Но уж этих зато предостаточно. Вот, например, образчик из сочинения Яноша Кони «Всегда смеющийся Демокрит, или Не без умысла отысканные курьезные истории», изданного в Буде в 1796 году. Автор, бывший сержант, пишет о тщеславных женщинах. Отставной гусар терпеть не мог сердечных отношений, издревле сложившихся между женщиной и зеркалом. За привязанность к зеркалу девушек он только укоряет:
«И сколько таких, у которых зеркала повсюду: зеркало в комнате, зеркало в будуаре, по всем углам, на всех местах, даже в постели зеркало; и, как непредставимы лошадь без чесотки, птица без крыльев, телега без смазки, пьяница без кружки, так и они не могут без зеркала. А в наши времена они дошли до того, что вставляют зеркала в молитвенники, чтобы и в церкви ублажать себя рассматриванием своих пышных нарядов, своих волос в каленых и посыпанных мукой завитушках, заросли капусты на своих головах, нетопыриные гнезда».
Под «зарослями капусты» и «нетопыриными гнездами» автор разумеет модные в эпоху рококо прически, нелепостью своей превосходящие всякую меру. На головах экзальтированных парижских дам парикмахеры-маги, вызывали к жизни целые цветники, причудливые птичьи гнезда, соломенные стога, корабли и т. п.
Пожилые же дамы, влюбленные в зеркало, удостаиваются у Яноша Кони суждения более жесткого:
«Но туда же и старые хрычовки, волосы которых похожи на паклю, свалявшуюся в семидесятилетних матрасах; губы которых настолько изборождены морщинами, что напоминают землю, вспаханную под посев, а лицо — провалившийся печной под, нос — фонтанный канал, рот — проржавевшую замочную скважину в двери сарая, орган со снятыми трубками, шея — усохшую кожаную котомку, в которой дети держат по осени клей для ловли птиц.
Так вот, говорю, и эти старые хрычовки, которым только бы в мусоре рыться да верхом на помеле ездить, эти развалюхи тоже не расстаются с зеркалом, и все пятнышки, бородавки на своем носу, морщинистом, словно оборки на рубашечках бараняйских молодух, пятнистом, как березовая кора, из которой цыгане делают смолу, — все это сваливают на зеркало. Они еще и брови выщипывают, эти высохшие к осени встопорщенные травянистые заросли, и опять-таки смотрятся в зеркало; вставшие утром с постели, они подобны огородным пугалам на корявых вишнях, в глазах у них ночники с полкулака, и все же они сразу бросаются к зеркалу посмотреть, помолодела ли их дряхлая кожа, и, одеваясь, они опять торчат перед зеркалом, любуются новым модным платком на своем дуплистом, коряжистом стане».
Редко встретишь порицание, написанное такой трескучей бранью; ведь я еще к тому же многое просто не смог процитировать.
И вот еще одно, уже совершенно бульварное издание конца XIX века, которое ныне является библиографической редкостью:
«Истины о женщинах, их привилегии и совершенно новые их литании. Напечатано в этом году:
Ты злое пресмыкающееся
Ты отрава очага
Ты отражение бешеной желчи
Ты ядовитый дракон
Ты горькая луковица
Ты вонючая коза
Ты трескучая мельница
Ты тяжкий домашний крест
Ты расстроенный орган
Ты вместилище коварства
Ты лавка лжи
Ты мех для раздувания ссор
Ты оковы своего мужа
Ты погибель своего мужа
Ты гвоздь во гроб своего мужа
Через кротость своего мужа / Исправься
Через честность своего мужа / Исправься
Через любовь своего мужа / Исправься
Через жизнерадостность своего мужа / Исправься
Через прилежание своего мужа / Исправься
Через милости своего мужа / Исправься
Через заботливость своего мужа / Исправься
271
Армбруст сочинил к тексту и музыку, под ритм которой стихотворение и переводилось. Ноты см. в книге Габора Матраи: «
273
«И создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лице его дыхание жизни»