Итак, невесту семнадцатого столетия нужно было уговаривать, чтобы она к свадьбе сделала модную прическу, более того — приходилось добиваться согласия тестя на это.
До наших дней дошло еще одно симпатичное письмо того периода — послание в стихах капитана гайдуков в армии Дердя Ракоци II, Пала Фратера, к жене, Анне Барчаи. Оно датируется приблизительно 1660 годом.
Адрес:
«Для передачи дорогой любезной супруге Анне Барчаи».
(Не могу умолчать о том, что и на этот раз жена получила в подарок золотую цепочку, а муж — апельсин и лимон.)
Странное чувство овладевает человеком, когда он читает любовные письма племянника куруца Антала Эстерхази, французского генерала и наместника в Рокруа Балинта Эстерхази, которые тот писал своей жене.[371] Он писал по-французски, да, возможно, и знал-то всего одно венгерское слово, которым постоянно называет жену — «Chere Szivem».[372] Генерал избегал сентиментов и излияний. О глубине чувства любящего мужа скорее свидетельствует невероятное количество писем: куда бы ни занес его вихрь истории, в первую же свободную минуту он садился к письменному столу, чтобы подробно отчитаться перед женой обо всех событиях. Из многотомной переписки французы по крупице выбирают ценные исторические сведения о той эпохе, нас, венгров, больше интересуют те несколько строк, в которых на протяжении двадцати лет Балинт Эстерхази на разные лады повторял одну и ту же мысль: я люблю тебя!
Вот несколько примеров из многих тысяч писем:
1784. Версаль.
«Храни тебя Господь, Szivem, так больно, что не вижу тебя, скорбь мою смягчает только наслаждение писать тебе…»
1784. Компьень.
«Нет у меня иного желания, chere Szivem, как только быть с тобой, я не помедлил бы и минуты, ежели бы мог помчаться к тебе… Еще раз обнимаю тебя от всего сердца, с болью заканчиваю писать, ибо по крайней мере таким образом пребываю вместе с той, которая мне дороже всех, которую люблю до безумия…»
1785. Гискар.
«Был у герцога D'Aumont. Он живет с одной женщиной. Все утро думал о том, насколько иная жизнь у мужчины, у которого есть любящая жена… Всегда быть вместе с тобой, Szivem, величайшее счастье, которого только может пожелать человек… Первый счастливый день в моей жизни был тот памятный вторник, второй — наша свадьба, третьим будет день рождения нашего долгожданного ребенка… Никогда еще неделя не длилась столь бесконечно, и, должно быть, так будет всегда, пока мы вдалеке от милых нашему сердцу существ; поэтому да благословит Господь короткие дни…»
1786. Лион.
«Моя дорогая, все время думаю о тебе и корю себя за то, что причастен к наслаждению, которого ты не можешь разделить со мной… Береги себя ради того, кто тебя любит больше всех на свете и живет единственно затем, чтобы сделать тебя счастливою…»
1791. Вена.
«Поцелуй за меня наших деток и каждую минуту помни, что я думаю сейчас о тех, кого люблю…»
1791. Сентпетервар.
«Да храни тебя Бог, люби меня, думай обо мне, целуй детей; я не питаю греховной зависти к твоему счастью за то, что ты можешь обнять их, единственно хотелось бы и мне разделить его и заключить в свои об'ятия их матушку…»
Для полноты картины не могу умолчать о том, что в конце изрядного числа писем имеется фраза: «…mille choses tendres a maman».[373] То есть влюбленный воин на протяжении многих лет не забывал передавать нежные приветы теще.
Появляется новый вид литературы — письмовники. У поднимающего голову юношества третьего и четвертого сословий сердце бьется точно так же, как у кавалеров и дам былых времен, только вот перо не послушно им. И тогда они обращаются за помощью к книгам-образцам, где находят готовые формы, которые остается только заполнить пылающими чувствами.
Карманная книжица «Блистательный собеседник»,[374] вышедшая в 1871 году в Пеште уже четвертым изданием, именно такого рода. В главе о любовной переписке анонимный автор прежде всего советует обратить особенное внимание на внешнюю и внутреннюю благопристойность писем. Что касается внутренней благопристойности, то ее можно только одобрить, но что имеет в виду автор под внешней благопристойностью, не совсем понятно. Может, он намекает на розовую, надушенную бумагу? Или, наоборот, предостерегает от нее, опасаясь, что влюбленный юнец ухитрится перемазать весь конверт? Предостережения и пожелания сопровождаются практическими напутствиями вроде того, что автор любовного послания «должен быть верен своей натуре и писать, как подсказывает сердце». Тут же, в качестве примера для подражания, дается образец воплощенной искренности и сердечного наития:
«Милая барышня N.1 Моя любовь к Вам неугасима. С той поры, как я узнал Вас близко, я потерял покой. Меня не покидает Ваш очаровательный образ, который витает надо мной с нежной улыбкой. С той поры, как я познакомился с Вами, я бодрее шагаю сквозь водовороты жизни, и в моем счастливом одиночестве на глаза мне набегают слезы, которые я предназначаю Вам в жертву. О, осчастливьте ответной любовью Вашего верного обожателя N. N.»