Выбрать главу

— Ну что, такая проповедь вам по вкусу?

И отец иезуит продолжал в своей обычной манере.

С тех пор прихожане больше не жаловались.

После обрывков речей и мозаики проповедей приведу еще один пример — совершенное в своем роде надгробное слово, на которое я наткнулся в одной старой газете. Отправитель не называет имени оратора, в газетном заголовке лишь сказано:

«Примечательная речь, произнесенная в селе Ц. комитата Земплен при погребении местного пастуха, Иштвана Надя, в доме пастуха перед многочисленными слушателями».

Речь настолько изысканна и причудлива, написана столь плавно текущим языком, что неизвестному оратору не пришлось бы краснеть даже рядом с Андрашем Блашковичем.

«Речение: Праведный печется и о жизни скота своего….[384]

Уже по речению вы можете заранее догадаться обо всем, что я хочу сказать, и еще скорее о том, над кем произношу я торжественное слово. Я произношу его над телом нашего брата, пастыря Иштвана Надя, с которым у нас была общая цель — уберечь, накормить, направить по верному пути наши стада. Он исправно соблюдал свои обязанности к тварям земным, то есть общинным стадам, я же употребляю свои усилия на поприще духовного пастырства; с той лишь разницей, что Надю удавалось перегонять свое стадо с пастбища на пастбище, стадо с готовностью слушалось его окриков и сучковатой палки, которой он по вечерам понуждал его к дому, разгонял быков по загонам и таким образом завершал свой привычный ежедневный труд.

Я же как пастырь духовный с болью признаю: я не столь удачлив, как мой усопший коллега, хотя я тоже прилагаю все усилия, дабы направить мое стадо на манящие луга, приучить его к загону святой матери церкви, но часть моего стада, самая дикая, плутая вразброд по заповедным владениям, не желает идти туда, куда я указываю, ибо она не слышит моих пастырских призывов, а ведь я многократно трублю в такой рог, что в здешнем Иерихоне его могли бы услышать даже глухие. Итак, мы на совесть трудились с моим усопшим коллегой во имя одной цели, хотя и не с одинаковым успехом. Ибо если у нас когда-нибудь и был порядок, то с ним давно уже покончено, и с сей поры нами правит хаос. В этом можно убедиться на каждом шагу: в корчмах, где захмелевшие герои, потеряв разум, чихвостят друг друга почем свет стоит из самых что ни есть дружеских чувств, а потом, вырвавшись на простор, нарушают запреты, крадут, сквернословят, поносят имя Божие. Мой пастырский посох слишком слаб для того, чтобы привести их в чувство, на таких молодцов нужна сучковатая палка Иштвана Надя.

Поистине, в его стаде царил больший порядок, ибо стоило ему гикнуть хорошенько, как все стадо послушно исполняло его волю, даже если быки и трясли порой рогами. А я что бы ни говорил с моей кафедры, все впустую, разудалые молодцы даже и ухом не ведут. Вот и закончена моя речь над покойным Иштваном Надем, нашим верным пастухом, но потерпите еще немного, пока сам мастер скажет свое прощальное слово, ибо кто с усердием выполнял свое уготованное судьбой предназначенье, тот заслуживает равных почестей.

Поднимите же Иштвана Надя по окончании речи, вынесите его, да не забудьте положить рядом милый его сердцу рог, с которым он, когда придет время и зазвучат ангельские трубы — как достойно исполнивший свой земной долг, — восстанет к новой счастливой жизни».

И точно так же нам не известно имя знаменитого в былые времена проповедника, о котором пишет в своем стихотворении «Лукский священник» Миклош Семере:

Омыта Бодрогом, блещет Лука,Любая старая и новая хроникаПомянет город и его священника.

Как и безымянный проповедник, сказавший прощальное слово над пастухом, он тоже был из комитата Земплен, и о нем тоже мы не имеем никаких сведений, кроме тех, которые оставил в своих стихах Миклош Семере. Что служило источником ему, неизвестно. Речь идет о том, что в день именин довольно непопулярного императора и короля Иосифа II нужно было заставить народ молиться за него. Лукский священник повиновался приказу и в конце службы обратился к богу с такой молитвой:

Дай дождя полям и горам,Влаги страждущим просторамИз ключей твоих бездонных, о отец наш!Охранитель рода венгров,Погубитель иноверцев,Осени благословеньем край наш.Всех, кто в этот день погожийСобрались, помилуй, Боже!
А еще — храни венгерского короля!Не смотри, что он, мол, немец,Хорошо, что не туземец,Ведь на все, Господи, воля твоя.И как будто вихрь взовьется,Каждый рот пусть встрепенется:«Господи, храни венгерского короля!Не смотри, что он, мол, немец,Хорошо, что не туземец,Ведь на все, Господи, воля твоя».

31. КОРОЛЬ АНАГРАММ

Уввлечению анаграммами больше двух тысяч лет.

Я сделаю небольшой экскурс в историю, так как мне необходим фон, на котором искусство Габора Шебештена, венгерского короля анаграмм, предстало бы во всем блеске. Самая древняя анаграмма из известных истории литературы лежит на совести греческого поэта Ликофрона. Из имени царя Птолемея (Ptolemaios) он составил слова Аро Melitos (из меда); а буквы царицыного имени Арсиноя (Arsinoe) переставил таким образом, что получилось Ion Eras (фиалка Геры). Каково было вознаграждение за труды, неизвестно.

Но вот значительно позже, в XVI и XVII веках, когда зараза анаграмм косила людей с той же мощью, что чума кроссвордов и бриджа, на искусстве переставления букв можно было заработать кучу денег. Адвокат из Ахена Бийон придумал пятьсот анаграмм из имени Людовика XIII, и очарованный король пожаловал талантливому автору 12 000 ливров годового дохода.

Немецкий писатель Г. Фробен (ум. 1612) издал книгу под названием «Anagrammatopoea»,[385] в которой обучал малоопытных энтузиастов науке составления анаграмм. Все набросились на анаграммы, все старались придумать анаграммы из своих имен:

Martin Luther (Мартин Лютер) — Lernt im Armuth (учит в бедности).

Francois Rabelais (Франсуа Рабле)— Alcofribas Nasier (Алькофрибас Назье.[386]

Pierre de Ronsard (Пьер де Ронсар) — Rose de Pindare (Роза Пиндара).

Louis Quatorsieme Roi de France et de Navarre (Людовик XIV, король Франции и Наварры) — Va, Dieu confondra Гагтее qui osera te resister (Вперед, господь рассеет полки, которые осмелятся пойти против тебя.[387]

После нильской победы Нельсона из его имени составили такую анаграмму:

Horatio Nelson — Honor est a Nilo (слава у Нила).

В честь Наполеона слагали великое множество анаграмм. Поначалу, когда он только пришел к власти, в ходу была такая:

La Revolution Francaise (Французская революция) — Veto! un Corse la finira (Вето! Корсиканец покончит с ней).

Но в 1815 году из этих же слов получилось совсем другое:

Ail La France veult son Roil (Ax, Франция желает себе короля).

После падения Наполеона из его имени составляли высказывания на латыни:

Napoleon Bonaparte — Bona rapta leno pone! (Сутенер, отдай награбленное добро).

Было и такое:

Napoleon, Empe-reur des Francais (Наполеон, император Франции) — Un pape serf a sacre le noir demon (Папа-колодник короновал черного дьявола).

Чтобы не оставить в стороне англичан, приведем анаграммы имени Шекспира:

William Shakespeare — I swear he is like a lamp (Клянусь, он как светильник).

И другая — I ask me, has Will a peer? (Я задаюсь вопросом, имеет ли Уилл равных себе?).

Поветрие затронуло даже здравый смысл: с буквами начали связывать всякие суеверия, считали, что в имени человека сокрыто другое слово или фраза, значение которых роковым образом влияет на его судьбу. Стало известно, что из имени некоего Андре Пюйома (Andre Pujom) вышла анаграмма Pendu a Riom (его повесят в Риоме). И что же произошло? Случай приводит Пюйома в Риом, здесь он ссорится с каким-то незнакомцем, закалывает его, предстает перед судом и действительно оканчивает жизнь на виселице.

вернуться

384

Притчи, 12, 10

вернуться

385

Искусство анаграммы

вернуться

386

Этой анаграммой Рабле даже подписал две свои первые книги.

вернуться

387

Плод раболепия, однако, отменный.