Граждане слушали, кивали головами, поддакивали шерифу, но, когда к вечеру на розовеющем небе появлялись белые и серые вереницы гусей, летевших с гор к морю, все забывали о своих благих намерениях, хватали карабины и опять начиналась стрельба вовсю.
Мистер Дэвис мог бы, разумеется, препровождать виновных к судье, а судья - брать с них штраф. Но не следует забывать, что эти правонарушители, когда заболевали, были пациентами доктора, а когда им нужно было починить или сшить обувь, являлись заказчиками шерифа. И, поскольку рука руку моет, рука руки не обидит.
Итак, Страк-Ойл-Сити наслаждался мирным благополучием. Но неожиданно счастливым дням наступил конец.
Бакалейщик воспылал смертельной ненавистью к бакалейщице, а она к нему.
Тут, пожалуй, придется вам объяснить, что в Америке называется бакалейной торговлей, или, по-ихнему, "гросери". Это - лавка, где продается решительно все; здесь вы можете купить муку, рис, шляпу, сигары, метлу, пуговицы, сардины, рубашку и брюки, сало, семена, ламповое стекло, топор, сухари, тарелки, бумажные воротнички, вяленую рыбу - словом, все, что требуется человеку. В Страк-Ойл-Сити сначала открылась только одна такая лавка. Хозяин ее, Ганс Каске, был флегматичный немец из Пруссии, мужчина лет тридцати пяти, лупоглазый, не тучный, но довольно-таки солидной комплекции. Он всегда ходил без сюртука и не выпускал изо рта трубки. По-английски умел говорить лишь то немногое, что ему нужно было для "бизнеса", а больше - ни в зуб. Торговлю свою он, впрочем, вел умело, и через год в Страк-Ойл-Сити уже поговаривали, что Ганс Каске "стоит" несколько тысяч долларов.
Но вдруг в городе появилась вторая "гросери".
И удивительное дело: хозяин первой был немец, и вторую открыла тоже немка!
Кунегунда и Эдуард, Эдуард и Кунегунда!
Между ними сразу же вспыхнула война. Началась она с того, что мисс Нейман (или, как она себя называла на американский лад, Ньюмен) в первое же утро продала посетителям лепешки из муки, смешанной с содой и квасцами. Наибольший вред это причинило бы ей самой, восстановив против нее общественное мнение, если бы она не утверждала, ссылаясь на свидетелей, что муку для лепешек купила у Ганса Каске, так как свою не успела еще распаковать. Выходило, что Ганс Каске - завистник и негодяй, который хотел сразу же осрамить и погубить конкурентку.
Правда, легко было предвидеть, что две "гросери" будут конкурировать между собой, но никто не ожидал, что соперничество их хозяев перейдет в страшную взаимную ненависть. Ненависть эта скоро дошла до того, что Ганс жег мусор только тогда, когда ветер нес дым в лавку его конкурентки, а конкурентка в глаза и за глаза называла его "этот дачмэн"*, что Ганс рассматривал как величайшую обиду.
______________
* "Дачмэнами" в Америке называют и голландцев и немцев.
Вначале покупатели только подсмеивались над обоими, тем более что ни Ганс, ни мисс Нейман не умели говорить по-английски.
Но, когда ежедневно покупаешь в одной лавке и общаешься с ее хозяином или хозяйкой, трудно сохранить нейтралитет, - и постепенно в городе образовались две партии: гансистов и нейманистов. Представители противных партий уже начинали косо посматривать друг на друга, а это могло нарушить мир и благополучие в республике Страк-Ойл-Сити и в будущем вызвать грозные осложнения. Шериф, мистер Дэвис, как глубокомысленный и тонкий политик, всегда считал нужным искоренять зло в самом зародыше и потому старался помирить конкурентов. Не раз, остановившись среди улицы, он увещевал обоих на их родном языке:
- Ну, зачем вам ссориться? Разве не у одного сапожника вы покупаете башмаки? А у меня как раз сейчас есть такие, каких во всем Сан-Франциско не найдете!
- Что толку выхваливать свою обувь перед тем, кто скоро будет ходить босиком? - кисло возражала мисс Нейман.
Ганс отзывался флегматично, как всегда:
- Ко мне покупатели ходят не ради моих ног.
Надо вам сказать, что у мисс Нейман были очень красивые ножки, и колкие намеки Ганса наполняли ее сердце яростным возмущением.
Обе враждующие партии и на городских собраниях начали поднимать вопрос о Гансе и мисс Нейман. Но в Америке тот, кто вздумает воевать с женщиной, никогда не может рассчитывать на защиту правосудия. Большинство граждан перешло на сторону мисс Нейман, и Ганс скоро увидел, что его торговля едва окупает расходы.
Впрочем, и у мисс Нейман дела шли не блестяще, так как все женщины города были на стороне Ганса, с тех пор как они подметили, что их мужья что-то уж слишком часто ходят за покупками к хорошенькой немке и подолгу засиживаются у нее в лавке.
Когда в обеих лавках не было покупателей, Ганс и мисс Нейман стояли друг против друга, обмениваясь злобными взглядами. Мисс Нейман напевала на мотив немецкой песенки "Мой милый Августин":
- Дачмэн, дачмэн, да-ач-мэн!
А Ганс мерил ее взглядом с головы до ног с таким же выражением, с каким рассматривал убитого месяц назад койота. Потом, разражаясь сатанинским смехом, восклицал:
- О господи!
Ненависть этого флегматика дошла до того, что, если он утром, выходя на порог, не видел мисс Нейман, он беспокойно топтался на месте, как человек, которому чего-то недостает.
Между ними давно дошло бы до столкновений, если бы Ганс не был уверен, что ни один представитель власти его не поддержит, тем более что мисс Нейман нашла себе защитника в лице редактора "Субботнего обозрения". В этом Ганс убедился, когда распустил слух, будто мисс Нейман носит фальшивый бюст. Собственно, в этом не было ничего неправдоподобного - в Америке это принято. Но в ближайшую субботу в "Обозрении" появилась громовая статья, в которой редактор распространялся о клеветнических замашках некоторых "дачмэнов" и в заключение, "как человек, хорошо осведомленный", торжественно заверял читателей, что бюст у некой оклеветанной дамы не фальшивый, а настоящий.