- За дело, - гордо ответила мама. - Пришла ко мне женщина, с чесоткой, толковая, аккуратная. Я ей всё рассказала, как надо мазаться, как всё продезинфицировать, а она мне не поверила, что у нее чесотка. А потом принесла спустя неделю шоколад и говорит: "Доктор, спасибо большое, свет увидела, два месяца непрерывно чесалась, ночей не спала, на стенку лезла от зуда, а меня лечили от аллергии", а там сразу видны были чесоточные ходы, и какая дура её от аллергии лечила, не знаю.
Новый год встречали дома. Приехала мама со своими шоколадками, пришла Надежда Панфилович. Надя жила с Улановой в одной комнате в общаге, НИОПиК часть квартир в своих новых домах пустил под общежитие, так как у него (у института) был лимит на прописку, и места в общаге позволяли брать молодых специалистов и набивать их потеснее по двое в комнатке, вот такой второй у Улановой, работающей со мной в одной группе и непродолжительное время имевшей со мной приятельские отношения, и была Надежда. Надежда понравилась мне с первого взгляда, стоило мне только столкнуться с ней у Людмилы в комнатке. Я всегда тянулась к людям, на которых, мне казалось, мне хотелось бы чем-то походить, а тут, если представить себе по-другому сложившуюся жизнь, то я хотела бы походить на Надьку, не унывающую, ироничную, любящую посмолить сигарету, раскинуть карты, побеседовать на отвлеченные темы.
И Надежда приблудилась к нам на несколько лет. Когда она приходила, мы устраивались на кухне и играли в преферанс, безуспешно пытаясь отучить Надежду не брякать с туза, когда вистуешь.
А в тот Новый год она принесла с собой курицу, которую я тут же засунула в духовку, и научила меня делать из наломанного печенья колбаску на десерт, я забыла рецепт, но помню, что это быстро и вкусно.
Детям Надя принесла по шоколадке, я купила тоже, и у наших детей в тот Новый год было шесть больших стограммовых) шоколадок. Я думала, им на неделю хватит, но третьего утром хотела съесть кусочек и не нашла, всё сожрали милые отпрыски, и плохо им, как Булгаковскому мальчику из Театрального романа, не было, ни тошноты, ни рвоты и даже никакой аллергии с ними не случилось. Вообще-то я в жизни не встречала детей, я имею в виду не младенцев, а подросших детей, которым бы вдруг стало плохо от шоколада. Или дети стали другими или шоколад, или Булгаков как-то наблюдал, что ребенок целый день жует шоколад и хоть бы хны, позавидовал ему и придумал ту сцену с тошнотой и позеленением.
1980 год. Поездка в Батуми
Начало года протекало без запомнившихся мне как радостных, так и грустных происшествий. Катя поменяла класс, новая учительница Валентина Степановна была спокойнее и менее требовательна, чем Антонина Владимировна, чаще стали у Кати в дневнике красоваться пятерки, исчезли тройки, подравнялся почерк. Во втором полугодии занятия в Катином классе были по-прежнему во вторую смену, и по утрам она оставалась с младшим братом.
В доме у нас стали появляться новые девичьи лица, Светка Жеребцова, Наташка Самыгина, Маша Сысорова, а потом Катя привела и Наташку Малюшину.
Как-то раз мы с Катей пришли в дом пионеров и увидели развешенные на стенах картинки, исполненные детьми из художественной студии. Катеринка, которая, как и я в детстве, всё рисовала задумчивых красавиц, незамедлительно решила посещать студию. Минут тридцать мы ходили по коридору, внимательно вглядываясь в вывешенные на стенках картины, пока обе не пришли к выводу, что больше всего нам нравятся пейзажи, яркие и с настроением, под которыми стояла подпись: Наташа Малюшина.
Увидев кареглазую, темноволосую, стеснительную, даже замкнутую девочку, с интересным низким тембром голоса, я была изумлена, так как по картинкам и технике исполнения я представляла себе автора значительно более зрелого возраста, лет четырнадцати-пятнадцати. Наталья первые годы появлялась у нас не так часто, как другие девочки, но она была единственной, с которой Катя продолжала дружить после ухода из седьмой школы пять лет спустя.
В третьем классе у нас каждый божий день пребывала Маша Сысорова, которая жила с матерью, отчимом и маленькой сестрой Танюшкой в первом подъезде нашего дома и училась вместе с Катей. Маша любила музыку, прибегала послушать наш проигрыватель и отдохнуть от домашнего шума.
И тогда же каждодневно стала появляться у нас Света Чебурахина, при появлении Маши, как правило, уходившая к себе. Девочки играли в куклы, в дочки матери, разыгрывали сюжеты, а Сережка, у которого не было никакого общения с детьми, скучал, и я попросила девочек принимать его в свои игры.
Катя и Света были недовольны свалившимся на их головы партнером, но потом придумали ему роль: он был соседом-пьянчушкой, который не кормил своих детей.
Дети его, в виде самой старой куклы валялись в углу без трусов и обуви с всклокоченными непричесанными и кое-где выдранными волосами.
Но сынок был доволен, роль свою выполнял честно, шлепал куклу по попе, и все были довольны.
Сережка был подвижным ребенком, ему надоедали малоподвижные девчоночьи игры скучно, и он постоянно приставал к сестре: то толкнет ее, то повиснет на ней, то призывает побороться.
Привычная Катя не обращала на это внимание, молча стряхивала его с себя, как комара отгоняла, но Светлана, которая была одна в семье, хваталась от проделок Сережки этого за голову, и не вмешиваясь в потасовки сестры и брата, говорила:
- Я тебе сочувствую. Ох, Катя, как я тебе сочувствую.
Чужие дети в доме не мешали мне, я толклась на кухне, или отдыхала в комнате с балконом, а девочки сидели в большой комнате, крутили пластинки, делали уроки, во что-то играли.
Сергей привык сидеть час в одиночестве, я перестала пускать пузыри от страха, что пятилетний сын один, просто бегом бежала с работу на электричку, бегом с электрички домой. Автобусы днем были не так набиты, как вечером, в часы пик, зато и ходили редко.
Нашпигованный антибиотиками сынок болел реже, мой кашель не прошел, но стал привычным, не мешающим жить, также привычным стало мое постоянное лечение его: то ингаляции, то банки, термопсис с содой, багульник. Катя простывала часто и любила после простуд раскашляться, но тяжелых астматических приступов не было, и кашель сам по себе затихал.
В классе Кате досталось место рядом со второгодником, он её обижал, порвал тетрадку. Мальчик был из неблагополучной семьи, и его собирались отдавать в интернат. Мне стало жалко этого никогда не виданного мною десятилетнего мальчика, никому не нужного, с предрешенной судьбой изгоя.
- Будь с ним поласковей, его, наверное, обижают, - посоветовала я дочке.
Через неделю я поинтересовалась, как утряслись Катины взаимоотношения с обидчиком.
- Он недавно поцеловал меня в щеку, - доложила дочь.
Откровенно говоря, это были несколько неожиданные последствия моего совета.
- Может быть, Катя, ты была с ним чересчур ласкова? - заволновалась я, но дочка не придала большого значения ни поцелуям, ни моему волнению.
Мы с мужем не утомляли учительницу своим присутствием на родительских собраниях, Алексей и не знал, что существует такая отцовская обязанность, посещать школу.
Но когда Катя болела больше недели, я заходила в школу за уроками. Унылое и довольно грязное здание седьмой школы производило грустное впечатление, узкие темные коридоры, теснота. Возможно, я не заметила бы всего этого, седьмая школа была ничем не хуже тех, в которых училась я сама, но Катенька первые классы училась в светлой и новой девятой школе, и контраст был велик.
Однажды, во время болезни Кати, я пришла в школу сразу после работы, хотела взять у Валентины Владимировны домашние задания. Время оказалось неудачным, только что прозвенел звонок на урок и в Катином классе начался урок физкультуры. Валентина Ивановна выстраивала детей у доски в линейку, чтобы вывести линейку в коридор, затылок в затылок и все по росту.
Одного черноглазого маленького мальчика, со странным названием Гандера, она оставила в классе, причем оставила без достаточно уважительных причин.