Да, мир действительно переменился! Женщины остригли волосы, стали красить губы, румянить лицо, разгуливать с обнаженными плечами, выпятив бюст и виляя бедрами. Появилось много кинотеатров, всюду сверкают рекламы, наперебой расхваливающие «новый фильм о чудесном рыцаре». Что скрывалось за всем этим, Хуа еще плохо понимал. Несомненным для него было одно: революция совершилась, но смысл ее выходил за рамки постижимого.
Совершенно отупев от размышлений, Хуа задержался на перекрестке улиц, возле остановки трамвая. Шум автомобилей и людской гомон оглушали его, слепили разноцветные огни реклам. В глазах рябило от мелькания надушенных и разрумяненных женщин с оголенными руками и ногами. При виде всего этого в душе молодого человека нарастало непонятное отвращение.
Вдруг над самым его ухом раздались резкие выкрики:
– Читайте политические новости!
– Свежие новости!
– Войска Кантонского правительства повели наступление на провинцию Хунань!
– Ван Цзин-вэй вступил в сговор с Фэн Юй-сяном и Янь Си-шанем!
– Внимание! Войска коммунистов атакуют провинцию Фуцзянь!
Хуа скользнул взглядом по странице какой-то газеты (ему показалось, что это была «Миныпэн жибао») и успел прочесть набранный крупными иероглифами заголовок: «Главнокомандующий вчера вернулся в Нанкин».
Перед мысленным взором Хуа возникла политическая карта – старая карта, какой она была пять лет тому назад, когда армия Северного похода заняла Ухань, а в Нанкине сидел маршал Сунь Чуань-фан. Впечатления последних двух дней перемешались с переживаниями минувших пяти лет и были столь мучительны, что у Хуа голова шла кругом. Но в животе урчало, и голод давал сти, молодой человек опять нырнул в людской поток, думая только о том, как бы поесть и найти пристанище. Он вспомнил заветы покойного Сунь Ят-сена, разрешавшие все вопросы одежды, пищи и жилья. Но сейчас, чувствуя себя бездомной собакой, он, при всей преданности этим заветам, не мог сдержать негодования. Оно как будто приглушило муки голода, хотя в глазах по-прежнему двоилось, люди и предметы кружились перед Хуа, словно крылья ветряной мельницы, и приобретали причудливые, расплывчатые очертания.
У перекрестка Хуа налетел на какого-то прохожего, и оба растянулись на тротуаре. Пострадавший вскочил первым, пнул лежавшего Хуа и разразился бранью:
– Сукин сын! Ослеп, что ли?…
Молодой человек был так слаб, что в первый момент даже не шевельнулся. Но, вскинув глаза, вдруг крикнул:
– Это ты, Цзинь? Ведь это я, Хуа!..
Он поспешил встать, забыв и о голоде, и о своем негодовании.
3
После плотного обеда Хуа, уютно устроившись в гостиной Цзиня, с удовольствием затянулся сигарой и, обращаясь к хозяину, проговорил:
– Никогда бы не подумал, что за пять лет произойдет столько перемен. Теперь я все понял. Помню, когда мы учились, ты всегда был очень серьезным, продумывал каждый свой шаг. И теперь я глубоко оценил твои возвышенные взгляды и широчайший кругозор.
– О… в те годы… – задумчиво протянул Цзинь, окутываясь сигарным дымом, – в те годы… я следовал древнему принципу «терпи унижение, но бремя свое неси» и предпочитал терпеть от вас подозрения даже в «контрреволюции», однако не изменил своему принципу. Сейчас ты сам видишь, что я наичестнейший и наипреданнейший революционер.
Электрический свет падал прямо на его круглое разжиревшее лицо, и оно сверкало, точно маленькое солнце.
Хуа кивал головой, чуть заметно усмехался и, с ожесточением посасывая сигару, рассматривал висевший на стене портрет Сунь Ятсена. «Твое наследие, великий вождь, – думал он, – оказывается, такой вексель, который тоже можно разменять на деньги. Приверженцы твоего учения превосходно решают для себя допросы одежды, пищи и жилья. Разве Цзинь не замечательный тому пример?…»
Цзинь поднял руку и, очертив в воздухе круг, с достоинством обернулся к своему гостю:
– К сожалению, среди нас много еще негодяев, которые на все лады твердят, что при нынешних высоких налогах жить будто бы совершенно невозможно. Скоты! Они даже не представляют себе, что революция требует жертв! Эти отсталые люди, не способные даже на малейшие жертвы, недостойны своего революционного правительства.
Хуа отчетливо вспомнил лозунги, бывшие в ходу пять лет тому назад, а также разговоры, услышанные недавно у лотка торговца жареными лепешками.