— А кровь? — спросил тот, кивая на темные бурые пятна на грязном снегу и выступавших из-под него булыжниках.
— Сегодня вечером пойдет снег, снег с дождем, все смоет, не боись.
«Почему он так уверен?.. Господи, это же сон!..»
Илья поспешил на кухню.
— Здрассь… — проговорил он растерянно. — А где… э-э-э… а где Паш… Пав…
Женщина лет пятидесяти (она чистила картошку) посмотрела на Илью неприязненно. Не прекращая своего занятия, хозяйка или домработница забурчала:
— Павалокин-то? Ушел, чего ему тут делать? Он и глаз сюда не кажет, надо ему больно, занятой шибко. Все занятые теперь, все бегают, как тараканы поморенные… А у меня пенсия двести тыщ. Как ты хочешь, так и вертись. Вот и приходится на старости лет работать… А мне уж семьдисеть, милок.
— Угу, а когда Па…
— Вот ты непонятливый какой, прямо слово, — всплеснула руками женщина. — Говорят тебе — и глаз не кажет.
Становилось ясным — пора сматывать удочки. Куда же направиться? Домой идти не хотелось.
— Так я, это… пойду я…
— Иди, милок, или, — проговорила старуха таким тоном, будто хотела сказать: «Катись-ка ты колбаской по Малой Спасской».
Вместе с тем она, закончив с картошкой, встряхнула руками, вытерла их полотенцем и вопросительно уставилась на Иванова, казалось, что она сейчас скажет: «Ну? Чего ждешь? Иди давай». Однако женщина открыла рот лишь в прихожей у вешалки, когда Илья надел куртку и нерешительно потянулся к дверному замку (точнее, к замкам, так как их оказалось множество).
— А это-то брать не будешь? — спросила она строго.
— Чего? — Илья резко повернулся и посмотрел в том направлении, куда указывала рука женщины.
— Сумка твоя?
«Нет!» — поспешил было ответить Иванов, однако торопиться не следовало. На полу под вешалкой стояла его собственная темно-синяя сумка из плащевки.
Сердце у Ильи заныло.
— Моя, — проговорил он упавшим голосом.
— Так забирай, — рассердилась женщина. — Моя, моя, а чья же еще? У него такой нет, а у меня и подавно. Что я, своих сумок не знаю? Тоже скажешь… Дай помогу, не справишься с дверью-то, да-ай-ка!
Сумка оказалась тяжелой.
— Нет, этого не может быть, просто быть не может, — шепотом повторял Иванов, спускаясь вниз по погруженной в полумрак лестнице. — Чертовщина какая-то, я же из дома с пакетом уходил. — Борясь с собой (следовало проверить содержимое сумки, но очень не хотелось этого делать), он нашел самое освещенное место и остановился.
«Чушь, чушь, чушь, там нет никакого топора, — уверял себя Илья, но чем старательнее делал он это, тем меньше уверенности у него оставалось. — Ну, допустим, я заспал или забыл, что взял с собой сумку, но сюда-то я точно ничего не вносил! А если сумку нес Павел?»
Не в силах больше выносить неопределенности, Илья взялся за язычок бегунка «молнии» и медленно потянул его.
— О черт! — проговорил он заплетающимся языком и облизал вмиг пересохшие губы. — Твою мать…
Кровь, проступившая через газету, уже засохла, там под ней был… Нет! Нет!..
Рука машинально продолжала двигаться дальше, наконец, бегунок завершил путь, сумка открылась полностью.
— Черт! — Илья вздрогнул. — Черт, что это? — Преодолевая страх, он взял газету за кончик. — Я же точно помню, что там президент с пятном на башке был, а здесь без!
Любой, кто усомнился бы в справедливости такого заявления, мог бы удостовериться в собственном заблуждении. Единственной деталью, которой не коснулись красные кровавые пятна, оказалась голова президента.
Илья поднес газету к глазам. Несмотря на темень, царивщую в подъезде, все равно, при ближайшем рассмотрении, становилось понятным, что кровь тут ни при чем. Бумага была испачкана вовсе не кровью, а красной краской, точнее — гуашью.
— Черт! — проговорил Иванов, у которого отлегло от сердца. — Это же Олька до красок добралась и вымазала все гуашью, весь дом, а я-то… Ух!.. — Еще не веря своему счастью, Илья заглянул внутрь сумки (ведь все-таки что-то тяжелое в ней лежало). — Книжки! Елки-палки, книжулечки…
«Однако я ведь был без сумки… Заладил одно!.. Значит, с сумкой!»
Илья взял в руки одну из книжек, прочитал название и поморщился — не продашь. Взял вторую, третью, четвертую…
«Что?!»
Он открыл одну из книжек, потом другую и понял, что ему не мерещится. Семнадцать, семнадцать одинаковых книжек и раскрашенная газета, все, больше в сумке ничего не было.
Илья почувствовал, что ему становится дурно. Даже его весьма скромного школьного английского оказалось достаточно, чтобы прочитать название на обложке — «Going to Valhalla» by Jeofïrey Montevil.