«Ты что, совсем с ума спятил?» — спросила Валентина в тот вечер жена. «Что?» — встрепенулся тот, обнаружив, что все еще держит в руке трубку. Жена повторила свой вопрос, несколько расширив его: «Что ты сказал?» — «А что?» — «Не знаю что! — рассердилась Вера. — Что такое мотавиль?» — «Монтвилль, — строго проговорил Валентин, поняв вдруг, что так беспокоило его в схеме Стародумцева, и с уверенностью повторил, как бы разделив слово на две части: — Монтвилль».
XV
Ревностно ратуя за чистоту веры Господней и трогательно заботясь о казне римского понтифика, барон Рикхард попал в самую точку. Люди в монашеских рясах, благополучно миновавшие его владения в сопровождении шестнадцати всадников-ломбардцев, и в самом деле были врагами папы. Однако никаких сокровищ ни у кого не похищали, никого не грабили и даже, напротив, опасаясь дружественных римскому первосвященнику норманнов, стремились как можно скорее достигнуть Бари — главного оплота ромеев на итальянском побережье Адриатики, — чтобы найти убежище за его мощными стенами, с тем чтобы после, переправившись через море в Эпир, затеряться в глубине лесов Болгарии. Там, как они надеялись, ожидало их спасение, потому что не осталось для них места в землях, куда распространилась духовная власть Рима.
Большинство из тех, кто брел по пролегавшей вдоль морского берега каменистой дорожке, имели при себе оружие, но все они были либо женщинами, либо подростками, либо стариками…
Тент повозки скрывал двух молодых женщин, устроившихся на мешках со скарбом, в которых даже самый дотошный человек не смог бы обнаружить звонкого папского золота. Ценного у странников осталось не много, большую часть своего достояния они утратили, передвигаясь с севера на юг по стране, где все враждовали со всеми, где шлялись воровские шайки, где иной раз и землевладельцы, в одночасье сняв личину добрых христиан, превращались в разбойников и грабили всякого проезжего, не озаботившегося окружить себя достаточно сильной стражей. Впрочем, иной раз случалось, что и эскорт не брезговал лакомым кусочком; получив плату, солдаты, бывало, отбирали у несчастного и жизнь и имущество.
Конные ломбардцы, охранявшие караван, служили сыновьям Гумфреда, племянникам герцога Гвискарда, точившим ножи на дядю. Опаснее всего было двигаться по землям, где возвышался донжон Рикхарда, но стража Монтвилля проморгала караван. Теперь барону уже не догнать его.
— Может, следовало все-таки договориться с хозяином здешних мест, госпожа? — неожиданно проговорила юная светловолосая красавица, сидевшая в ногах молодой дамы, которая была не многим старше служанки и отличалась от последней более темным цветом волос, особым изяществом форм и изысканной утонченностью черт лица. Впрочем, рассмотреть это сейчас оказалось бы делом непростым — и лица, и прекрасные волосы женщин скрывались под широкими покрывалами, окутывавшими также плечи и грудь.
— Может, и так, Адела, может, и так, — улыбнулась дама, — только теперь уже главные испытания, хвала Богу, можно считать оконченными. Здесь, на земле императора Константина, нам больше не грозит костер… Вот только… — в голосе ее зазвучала тревога, — только бы Конрад успел прибыть в Бари вовремя. Как я хочу поскорее оказаться вдали от этих мест!
Женщины приуныли, госпожа беспокоилась о муже: сумел ли он избежать рук безжалостной папской стражи? В то время мысли Аделы захватил образ молодого рыцаря, недавно появившегося в свите господина. Воскрешая в памяти тонкое лицо Людвига, она гадала: «Вспоминает ли он меня?.. Конечно, конечно, вспоминает. Разве после того, что он говорил мне, можно забыть?.. А вдруг он говорит такое всем? Как жаль, что нельзя узнать, что он думает… А если спросить госпожу?»
Адела почти уже решилась исполнить свое намерение, но, взглянув на Изабеллу, передумала, — выражение лица дамы как-то не вязалось с ее словами о том, что худшее позади.
— Говорят, что хозяин здешних земель, барон Рикхард, настоящий зверь, — заявила Адела и испуганно зажата рот рукой: «Ой! Боже, зачем я это говорю?»
Изабелла, точно очнувшись ото сна, посмотрела на служанку и, странно улыбнувшись, проговорила:
— Мужчины не такие, как мы, главным в жизни они считают доблесть, которой ищут на войне…
Она хотела что-то добавить, но передумала или не нашла подходящих слов.
— А как же ваш муж, Конрад, госпожа? Он другой? — Адела испугалась, что опять, не подумав, сказала лишнее, — не стоило напоминать госпоже о супруге.
— Он? — проговорила та и повторила: — Он… Он — другой. — Изабелла встрепенулась. — Знаешь, Адела, мне кажется… кажется, что я забеременела…