Музыка убаюкивала Александра, ласкала, как нежные пальчики Инги, и сам он, слыша чудесные звуки, казалось, гладил шелковистые волосы подруги.
«Не поддавайся…» — вспыхнуло тревожно сознание, но было поздно…
Климов кивнул, и едва они с Ингой заняли места, в руках фокусника появился огромный стеклянный шар. Невозможно было представить, как он мог с такой легкостью удерживать столь громоздкий предмет лишь кончиками длинных тонких пальцев.
Шар ожил, наполнился зеленым светом, который, выплеснувшись в зал, утопил в себе зрителей, проник через нос и рот в легкие, а через глаза в сознание, и вот уже мозг вобрал в себя все, что еще секунду назад существовало вокруг. Свечение начало слабеть, казалось, будто кто-то не спеша подливал чистую воду в сосуд с зеленым напитком, все сильнее разжижая его.
Сияние истаяло, и вот уже исчезли и зрители, и кокетливые балкончики, и сцена, даже стены. До Сашиных ушей докатились звуки моря, шум ветра и волн, потянуло холодом, закружились, заплясали вокруг снежинки, ударила в лицо тысячей искристых брызг ледяная соленая волна.
II
И воитель ратей
Увлечен далече
Бурей, славно на море с вождями поспорил.
Там красноречиво
Бойни привечали
Дерзкие друга
Звоном льдин кольчуги.[4]
Осеннее море неспокойно: струи холодного ветра бросают ледяные брызги в оскаленную деревянную пасть драконьей головы на длинной, изогнутой, как у лебедя, шее. Дюжие косматые воины, мозолистые ладони которых равно привычны и к труду гребца, и к делу ратника, налегают на весла, неутомимо сражаясь с взволнованной стихией. Нелегок удел морских бродяг, тяжела их доля, но тревожна радость в их сердцах, ибо путь овеянного славой битв, потрепанного бурями оленя моря [5] лежит вдоль родных берегов. Отсюда ушли они в поход много, много лун назад, чтобы прославить имя Одина в схватках с людьми далеких стран.
Тогда их было почти три сотни, надевших боевые доспехи, на четырех драккарах, — грозная дружина, заставлявшая трепетать врагов, войско, способное бросить вызов чужеземным конунгам и ярлам. Рядом, наполненные попутным ветром, белели паруса ладей товарищей (всего собралось их до тысячи), и молодых, и не единожды побывавших в битвах.
Каждый взмах весел приближает драккар к дому, где ждут скитальцев жены и дети. Есть чем обрадовать их: трюмы полны гостинцев. Тут и дорогие ткани, и украшения из золота и серебра — изделия искусных заморских мастеров, — и кули зерна, и солонина, и бочонки с неведомыми прежде дома виноградными питиями (духи, прячущиеся в них, оставляют ясной голову, но хватают за ноги так, что иной с непривычки, поднявшись из-за стола, и на ногах не устоит. То-то смеху, когда могучий воин вдруг без видимых причин падает на землю!).
Впрочем, грозному владыке драккара не весело. Не радостен гордый воин в предвкушении близкой встречи с родными; другие мысли заполняют голову, волнуют душу славного ярла Бьёрна Плетенобородого, прозванного так от обыкновения заплетать длинную рыжеватую бороду в косу. Также поступает он и с соломенными локонами, длинными струями вырывающимися из-под стального шлема и ниспадающими на плечи, убранными толстой кожей одежд Одина. (Обычай этот подхватили многие соратники ярла. Воины поговаривают, что заплетенные так волосы угодны богам Асгора[6], которые предохраняют корабли от бурь и штормов.)
Дом рядом. Несмотря на встречный ветер, еще засветло они смогут войти в родной фьорд, а там… Каждый камень знаком с детства, и искусный кормщик проведет судно вдоль скал, минуя острые зубы рифов, даже и в темноте, и в ядовитом тумане.
Бьёрн меж тем не спешит скорее встретиться с близкими, другое задумал он и скоро прикажет повернуть драккар и пристать к берегу. Сойдя на землю, поведет ярл дружину дальше на север, чтобы достичь конечной цели путешествия до того, как первый луч солнца блеснет из-за горизонта над покрытыми снегом холмами. В тот миг, когда случится это, викинги, по обыкновению, ударят на врагов, и засверкают искры мечей, и запляшут в утреннем золоте рассвета секиры.
Сыны сурового Севера всегда нападают внезапно, незаметно подкравшись, возникают мгновенно из-за скал, точно морской великан из пены прибрежных волн. Это испытали на себе, не раз кровью заплатив за урок, и беспечные саксы, и спесивые франки, и льстивые ялы Миклагора[7], что не любят песен сечи, но данью готовы купить зыбкий, как море, покой. Они верят в крест и называют норманнов бичом Божьим, ибо у народов этих всего один бог, и он слаб, а когда сердится, наказывает их, как свободный человек раба или как раб — собаку.