— Иди, Пруцентиус, пусть комендант Вальтер проводит тебя в комнату покойного Пробиуса… Бертфрида, эй, Бертфрида, где ты? — позвала Адельгайда служанку. — Эй, кто-нибудь!
Заслышав приближавшиеся торопливые шаги любимой служанки, баронесса спросила монаха:
— Как же ты нашел дорогу сюда, один, слепой с ребенком?
Прежде чем Бертфрида успела войти в комнату, Прудентиус произнес:
— Господь вел меня.
XVIII
«Дуй-ка ты, братец, домой», — посоветовал сам себе Иванов, едва немного успокоился.
Так он и сделал, тем более что путь предстоял недолгий — через пятнадцать минут ноги уже вносили его во двор старого шестиэтажного, родного и близкого с детства здания. Здесь прошли двадцать три из двадцати пяти лет, прожитых им на земле. Здесь каждый камень и каждая пылинка знали его, Илью Сергеевича Иванова.
Впереди, у родного подъезда, занимая весь тротуар и проезжую часть, сгрудились машины «скорой помощи», желто-синие «ментовозки», бросалась в глаза светлая «волга». Для полноты ощущений не хватало только «пожарки».
«Черт, — с досадой подумал Иванов. — И домой-то, поди, не пустят. Чего тут у них опять произошло? — Сам даже толком не зная отчего, Илья страшно разозлился. — Сволочи…»
Прикидывая, как бы это ему половчее проникнуть домой, Илья почувствовал у себя на плече чью-то мягкую ладонь. Передернувшись, Иванов попытался избавиться от притязаний неизвестного лица, ко услышал нежное, как шепот прибоя:
— Ты, это, Илюш, постой…
Голос оказался знакомым, Иванов обернулся:
— Петрович? Ты чего?
«Мой друг и учитель, алкаш с бакалеи…» — так, кажется, говорилось у Владимира Высоцкого. Кем-то подобным и являлся обладатель вкрадчивого голоска и мягкой ладошки Сергей Петрович Топорков. Человеком он был душевным, добрым и отзывчивым. Те, у кого душа свербит, а поговорить не с кем, пожалте к Петровичу на огонек в фатерку, он человек одинокий и, всем известно, понимающий.
Всплыл Топорков очень и очень вовремя, но Илье еще только предстояло осознать это.
— Ты, это, Илюш… — Невысокий Сергей Петрович, едва не подпрыгивая, засматривал в глаза Иванову. — Ты, это, того…
Илья уже начал злиться.
— Что случилось-то? — спросил он.
Петрович повел себя странно.
— А ты не знаешь? — спросил он и прищурился.
Неприятное предчувствие овладело сознанием Иванова. Вспомнился неприятный сон, который виделся ему во дворе за магазином. И кот… В каком-то отупении Илья уставился на здорового полосатого камышового котяру. Ленивая тварь, потревоженная множеством собравшихся в местах ее залегания людей, выглядела, вне всякого сомнения, раздосадованной.
— Чего не знаю?! — взвизгнул Иванов, поражаясь своему истеричному тону.
— Идем-ка отсюдова, — предложил Топорков и, вцепившись в предплечье Ильи оказавшимися совсем не такими уж мягкими пальцами, отвел его в сторону.
«Это ж очуметь можно, этого не может быть! — Илья, как иногда выражаются, шагал куда глаза глядят. — Нет, нет, нет! Не может быть! В сумке были книги, книги! Он же сам видел, когда выпивали с Петровичем нежно любимый портвешок… Книги не могут убивать!»
Теперь Илья остался в полном одиночестве. Очень вовремя повстречавшийся Топорков предоставил ему время «подумать» и «во всем разобраться». Илья не мог поверить в то, что убил жену и дочку, но факт оставался фактом — наличие спецмашин у подъезда, толпа соседей, объяснения Петровича… Все это не оставляло сомнений, а значит, и лазеек для бегства. Спасения не было, он убил Настю и Олюшку, он их убил. А топор? Выкинул куда-нибудь.
«Где же Павел? Где? — Илья вдруг испытал резкое, едкое, как ацетон, чувство обиды. — Заварил кашу и бросил… О черт! Получается, что и мужиков тех во дворе я прикончил?»
Илья и сам не понял, как оказался возле бывшего «Вико-водка». Он без колебаний решил, что должен немедленно раздобыть выпивки и сигарет.
Тетя Клава отреагировала на появление Ильи еще экспансивнее, чем философичный Петрович, женщина была явно взволнованна. Как ни странно, но Илья почти совсем не удивился, узнав, что «тех мужиков-то, с кем ты пил», убили и «за сараюшку нашу отнесли».
— Топором зарубили, прям страсти! — вымолвила испуганная, но вместе с тем и чуточку счастливая (как же, такие дела вокруг нее) Клавдия Ивановна.
— Ты про меня ментам сказала? — нависая над тетей Клавой, спросил Илья.
— Ну что ты, что ты, Илюша?! — закатила она глаза. — Ты-то ведь ни при чем, правда?
Клава безуспешно пыталась изобразить уверенность на потасканном, оштукатуренном, как стена в общественном сортире, личике. Тут уж не надо было быть величайшим в истории мира режиссером, чтобы с полным на то основанием воскликнуть: «Не верю!»